Первого добровольного донора – Равенлорда – Бобрище оторвал от стены и патетично возложил на тарелку, гарнировав его свежими орхидеями. Готы затихли, охваченные трепетом, а Равенлорд вдруг увидел над собой распластанных по потолку летучих мышей – хранителей дворцовых тайн и руин – и испугался, что они тоже присоединятся к трапезе. Покроют его молодое тело своими жилистыми крыльцами, ухватятся за его нежную плоть когтистыми ручками и ножками и вопьются все разом. И он бы вскочил и бежал из этого бесовского бедлама, но воля и члены его оказались парализованными, словно в дурном сне, серыми, непроницаемо-ледяными глазами царевича.

У «рамштайнов» от открывшегося сверху вида на тарелку с подготовленным к трапезе гарнированным человеком свело руки на гитарных грифах. Но резким и мощным мыслепосылом Уара, возбужденного предстоящей гурманской и эстетской трапезой, перкуссиониста качнуло, словно от хука в челюсть, и раздалась наконец барабанная увертюра, подхваченная басистом.

Со словами «Прости, Алексей Кириллович!» нетрадиционные потребители торжественно повязали свои шеи белыми крахмальными салфетками. Передав управление очумевшими музыкантами сокольничему, Уар возлег на тарелку рядом с Равенлордом, обхватил его ледяными руками и задышал холодом ниже мочки уха, откинув черные пряди крашеных волос гота. Несмотря на грохот электроинструментов, он слышал участившееся биение его сердца и чувствовал сжавшуюся под руками плоть.

– Расслабься… Не бойся… тебе будет хорошо… – шепнул царевич. Губы его заскользили вдоль беззащитной донорской шеи: от мочки пирсингованного уха к вороту кипенно-белой рубахи, оборками стекавшему на грудь. Оба испытывали небывалое возбуждение. Уара затапливала нежность, рот наполнялся слюной, содержащей анестетик, и он был счастлив, что этой теплой и сладкой, трепещущей под его губами плоти он не доставит боли. А только – восторг! Только – экстаз!

Когда полубезумного от экстаза Равенлорда подняли, на его оголенной шее мерцала огоньками свечей рубиновая капля. Готы подавились стоном, а под потолком, перекрывая рев электроинструментов, разнесся крик обезумевших музыкантов, в котором смертельного ужаса было больше, чем во всех их композициях. Но, подчиняясь воле сокольничего, их руки продолжали играть, а глотки – петь. Это был самый хардовый рок в их жизни.

Один за другим отдавались донельзя возбужденные Руководители Проектов – молодая депрессивная московская плоть. И поднимались с тарелки с новым пониманием близости и долга, блистая рубиновой каплей на шее, испытывая ни с чем не сравнимый восторг самоотдачи. Оказалось, что они более всего на свете желали именно этого – отдаться. Лакей царевича подносил отпитым готам «Шато Лафит» в богемских тонкостенных бокалах и заглядывал им в глаза.

По завершении торжественного Акта Уар объявил готам, что каждый из них должен задуть одну свечу.

– Это ты хорошо придумал, правильно, – шепнул ему Бобрище, чувствуя подкатившее к горлу нутро. – Я лично дунуть уже не могу – стошнит.

Дворец погрузился во мрак. Царевич велел лакею открыть входные двери и попрощался с Руководителями Проектов до новых встреч.

– Ой, что-то мне нехорошо, – пожаловался, едва дыша, Бобрище.

– Нельзя так переедать, – согласился Уар.

– Особенно на ночь.

– А все же зря я их попросил свечи задуть, – расстроился царевич. – Эти огоньки, они похожи были на их души. И они так ярко и живо горели здесь! Горели лишь для того, чтобы растопить стеарин. Представляешь? – Уара охватило волнение. – Отдавать свой свет и тепло лишь для того, чтобы растопить этот чертов стеарин… И они сами их задули. Задуть свечу – суицид-лайт…

– Они – не сами. Это ты их попросил.

Царевич закрыл лицо руками.

– Но ты не парься. Я тебе как музыкант музыковеду скажу: ведь что за жалкая участь – своим теплом и светом всю жизнь растапливать равнодушный и беспощадный стеарин?

– Я понял: это и есть маркетинг!

Сладкие времена гастрономически-эстетического экстаза закончились для царевича и его верного друга в тот день и час, когда московским нетрадиционным потребителям стало известно, что лондонские готовят новую акцию по экспроприации алмаза, в связи с чем нанимают частную армию.

Суверенитет нынче – штука легкодоступная. Суверенитет легко покупается и продается за членство в крупных международных организациях, регулирующих денежные потоки, за голоса членов этих организаций, за поставки вооружения диким режимам, особенно если у них имеются природные ресурсы, а самое главное – за последующие кредиты у Всемирного банка. Для кредитов вообще любой режим годится, даже если у него начисто отсутствуют золотовалютные резервы. Лишь бы брали. Но суверенитетом теперь обладают не только государства, но и политические, религиозные и гражданские образования. И свой суверенитет, и свои интересы они готовы защищать любыми средствами. Поэтому частные армии теперь тоже ни для кого уже не диковинка. От преторианской гвардии Рима и частных армий польско-литовских магнатов, которые зачастую бывали сильнее, чем армии королей, нынешние частные армии отличаются суперсовременным вооружением: подводными лодками, авиацией и прочим джентльменским набором, позволяющим им рассчитывать даже на контракт с ООН для проведения миротворческих операций. Частные армии теперь стали высокотехнологичным инструментом спецслужб и трансконтинентальных корпораций. И если ООН еще раздумывала над вопросом найма, то лондонскому комьюнити, проигравшему московскому операцию по возвращению алмаза, ничего другого, кроме частной армии, на ум не приходило. Цель требовала радикальных средств. Война так война – точечная, высокотехнологичная.

Поскольку серьезных конфликтов у великих держав на данном историческом отрезке не случилось, а те, что были, решались посредством мощной пиар-кампании их собственными силами, самая известная Частная Военная Компания в ожидании заказов промышляла пиратством, отрабатывая тактические навыки.

ЧВК было не впервой подписываться за чужие алмазы. Наемники действовали в интересах бриллиантового монополиста De Beers и в интересах собственников компании, в результате чего Executive