Уар же находил хроникера забавным и даже обаятельным. Тот мило, но не вульгарно жестикулировал, имел живые насмешливые глаза, которые, казалось, наблюдали за производимым его россказнями эффектом, и русые волосы, вольно распавшиеся на пробор из-под снятой шапки. Как жаль, подумал он, что репортеру недостает средств на хорошего парикмахера! А впрочем, довольно и того, что тот, кажется, неглуп и хорошо информирован.

Заметив оживление в лице слушателя и приписав его интересу к артистизму дамского пола, Адаманский развил тему:

– Приходилось ли вам слышать о французской танцовщице-сомнамбуле Магдалине Гэ? В настоящее время она гастролирует в Германии, где, говорят, возбуждает интерес не меньший, чем Дункан. Она танцует под музыку Бетховена, Шопена, Баха, но делает это в состоянии гипнотического усыпления. Имеет колоссальный успех! А есть еще, я слышал, бодрствующая подражательница Дункан – мисс Мод Гвендолина Аллен, мимически комментирующая музыку.

Танцовщицы действительно интересовали смертельно бледного господина, особенно одна – московская. Этуаль только начинала карьеру, и к моменту знакомства с Уаром совсем не имела гардероба, что, впрочем, искупалось плещущим через край жизнелюбием и особой привлекательностью. Уар выкупил ее из полицейского участка, куда барышня доставлена была прямо из «Мехового магазина Хомякова», что на Ильинке. Пикантность момента состояла в том, что она намеревалась уйти из магазина в шубке, не заплатив за нее. Уар, столовавшийся об эту пору в меховых магазинах, полнившихся чистой, сытой московской плотью, стал свидетелем удручающей сцены задержания очаровательной мошенницы и передачи ее в руки околоточного. Он мог, конечно, договориться по дороге и с околоточным, но барышня еще не была достаточно напугана, чтобы преисполниться благодарностью к спасителю в должной мере. А потому он позволил страшно довольному полицейскому чину со свистком, висящим на металлической цепочке по правому борту шинели, сопроводить в участок, супя брови, миловидную особу, дрожавшую в плюшевом пальто.

Сам же околоточный в форменной одежде нового образца, точь-в-точь офицерского, представлял собой живую картину отеческой заботы государя о любимом ведомстве: поверх каракулевой шапки и каракулевого воротника шинели, перепоясанной лаковым кожаным поясом с никелированной пряжкой на один зубец, надет был верблюжий светло-коричневый с серебряным галуном башлык и черные суконные наушники. Черные шаровары с красным кантом уходили в сапоги на твердом футере, с лаковыми голенищами; поверх сапог околоточным дозволялись галоши. Задники галош имели специальные прорези для шпор, окованные медными пластинками. Одним словом, модисты потрудились на славу! Облеченный властью и на совесть обмундированный чин с исполненным верою в правое дело лицом придерживал широкой дланью за нежное плечико верткую мамзель, имевшую наивное намерение утеплиться задаром.

В участке же перед присутствующими развернулось феерическое зрелище: этуаль в знак протеста принялась срывать с себя и без того немногочисленные покровы, поражая непривычных к созерцанию столь нежных красот полицейских, и угрожала, что она объявит холодовку. Так что Уару не пришлось долго уламывать участкового пристава: барышню выдали ему на поруки с готовностью, хоть и за солидные отступные.

Самыми популярными товарами зимой кроме дров и водки были, как водится, меха. И если кто-то довольствовался полупальто из шелкового плюша, то Уар повез вызволенную пленницу в «Сибирский торговый дом А. М. Михайлова» на Кузнецком Мосту, где меховые изделия были представлены во всех видах: палантины, этоли, горжетки, боа, дамские шляпы и муфты, дохи на разных мехах. Всю дорогу барышня щебетала, смешно морщила носик и принимала томные позы, как бы намекая на воспоследующую благодарность.

И благодарность воспоследовала. Он желал ее так страстно, что едва находил силы сдерживать себя. Из ресторана, где отмечалось знакомство, чудесное спасение и милый щедрый дар, молодые люди отправились в особняк Уара. Чутье не подвело его: в любовных утехах этуаль оказалась весьма артистична. Гораздо более, чем он мог представить. Она словно продолжала некий танец, зародившийся в ее голове: ухитрялась держать спину, тянуть носок, следить за выворотностью стопы. Утром Уар проснулся с ощущением, что она так и не досталась ему.

– Сударыня, вы этой ночью были со мной? Или на сцене Императорского театра?

– Ах, ну зачем вы спрашиваете? Я, вероятно, была в образе!

– В таком случае вам оставалось только раскланяться, а мне – наградить вас аплодисментами!..

Тем не менее Уар находил дело поправимым. Она еще привыкнет к нему и ринется с желанием и жаром, позабыв о хореографии. Ну что ж, он будет терпелив. Ведь у него в запасе – вечность. А пока радовало одно – это не выглядело деловитым расчетом за подаренную шубку и свободу.

Анастасия не стала звать царевича его родильным именем – Уар, да и крестильное – Димитрий – находила слишком холодным, поэтому именовала его Митей. И ему это неожиданно понравилось.

Тогда же он замыслил устроить ей ангажемент, но оказалось, что для Большого театра ее исполнительское искусство несколько вульгарно, хотя сам Уар находил его более эротическим, нежели вульгарным.

– Подыщите для вашей канканерки какой-нибудь кафешантан, – посоветовал ему директор театра.

Уар и сам понимал, что классический балет мало подходит для его подопечной хотя бы даже по свойству ее натуры, не говоря уже о пышных статях: шанжман де пье в ее исполнении сопровождался излишне громким стуком при приземлении, да и антраша не хватало легкости. Но ни в какое варьете отдавать подопечную Уар не собирался, а думал создать для нее некий особый танцевальный жанр. Какой-нибудь балет-модерн, скажем. Pourquoi pas? Но теперь, по правде говоря, его несколько смущала манера танцовщицы при последнем па срывать с себя муаровый хитон, оставаясь при этом в трико телесного цвета. Пурпурный сценический костюм летел в партер. В публике неизменно разносился изумленный вздох, мужчины разражались овацией, а дамы – шиканьем. С супругой какого-нибудь почетного мирового судьи непременно делался припадок, и пострадавшую еще долго приводили в чувство.

– Зачем вы это делаете, сударыня? – спросил Уар танцовщицу после первого выступления.

– Я мщу им за отнятую шубку, которой я пыталась согреться в стужу, – ответила этуаль, – пусть подавятся. И потом, я же не в казармах для нижних чинов танцую. Публика облагораживает представление. То, что в глазах простолюдинов выглядит конфузом, состоятельная публика принимает за изыск.

Уар тогда не нашел, что возразить, полагая аргумент танцовщицы весьма разумным.

– И все же, я нахожу, что вы рискуете репутацией. Родителей ваших не боитесь ли огорчить? – с беспокойством поинтересовался Уар.

– Я – сирота, – отрезала этуаль.

Он вдруг отчетливо осознал, что жизнь вновь его балует. К тому же новая любовь случилась на исключительно благоприятном фоне: настроение биржи твердое, спрос на выигрышные займы и нефтяные ценности на должном уровне, с деньгами свободно; ожидается понижение дисконта со стороны государственного банка.

Относительно своего происхождения и родственных связей этуаль к тому времени не совсем еще определилась. Прислуга доносила Уару, что барышня сказываются то сербской княжной, а то и внебрачной дочерью государя. Он и не настаивал на разъяснениях, и вообще старательно избегал скользкого вопроса, поскольку самому представиться сыном Иоанна Грозного было бы еще большей диковинкой.