монахи пекли просфоры и хлеб, пользуясь запасом муки, взятым с собой в дорогу.

Но, несмотря на крайнюю скудость в еде, даже эти запасы скоро исчерпались. И тогда тот же Варфоломей, посланный, видно, Самим Богом на помощь подвижникам, стал ходить в ближайшие окрестные деревни, выпрашивая или покупая на скромные деньги монахов муку, крупы, растительное масло, сахар и другие продукты. Он совершенно не боялся ни расстояния, ни самой лесной глуши с обитавшими там хищниками, зная наверняка, что они его не тронут. Обычно он шел в одну сторону целый день, неся за плечами пустой рюкзак, где лежала записка отшельников с просьбой помочь Христа ради или продать часть продуктов, в которых они нуждались. Переночевав у кого-нибудь дома или же в одной из брошенных хат, Варфоломей на другой день возвращался в скит, радуясь, как малое дитя, тем гостинцам, которые дали добрые люди.

Вместе с продуктами он также тащил в скит всякую всячину, брошенную хозяевами, навсегда покинувшими захолустные деревни. То был разнообразный инструмент – рубанки, молотки, косы, лопаты, металлические скобы, гвозди и прочий хлам, который, однако, со временем находил свое применение в нехитром монастырском хозяйстве.

Питались отшельники от трудов рук своих и того, что им посылал Господь. Дикий мед, лесные грибы, ягоды тут не переводились. Рыбы в здешних заповедных местах тоже было вдосталь. Лес, кроме того, изобиловал целебными травами. Собирая и высушивая, монахи заваривали их вместо чая, лечили неотступную простуду и немощь в старых ноющих костях.

Жизнь постепенно налаживалась. В скит снова потянулись люди, искавшие молитвенного уединения, духовной опоры, мудрого совета и утешения. Одни оставались помогать немощным отшельникам, другие, вкусив здешней жизни, шли искать Бога дальше, третьи ж были просто паломниками, наслышанными о святой иконе и источавшихся от нее чудесах.

Кто-то помог расчистить главную дорогу от поваленных деревьев и густого кустарника. Но все равно добраться сюда транспортом можно было лишь в хорошую сухую погоду. Когда же в этих местах начинались дожди – а такая погода была, как правило, затяжной – дорога быстро размокала, превращаясь в непролазную жижу, справиться с которой мог разве что хороший вездеход да человеческие ноги, влекомые сердцем и верой.

Православный народ всегда любил чудеса: искал, находил, бережно хранил, а нередко и сам выдумывал их – чудесные предания, больше похожие на сказку, сохранившие в себе народный дух простоты, искренней веры в чудо, а потому легко усваивавшиеся и передававшиеся из уст в уста. Спокон веков страждущая душа тянулась к святым мощам, чудотворным иконам, скитам и монастырям, всюду искала блаженных старцев и стариц, юродивых, выпытывая у них то, что кому-то другому, возможно, казалось таким простым и понятным. Да и само хождение по святым местам за сотни, а то и тысячи километров было свойственно лишь тому народу, которому Бог открывал Себя в простоте, детскости веры, ее непосредственности и отсутствии даже тени лукавства или корысти.

За десятилетия безбожной жизни русская душа истосковалась за тем, что всегда питало ее, поднимало на подвиг, помогало возводить храмы невиданной красы и благолепия, уединяться в горах и лесах, плача у святых образов и Псалтыри, жить той жизнью, которая иному казалась непостижимой, лишенной всякого смысла. Поэтому любой слух о новой иконе, новом чуде, таинственном старце или старице тут же распространялся, побуждая верующий люд снова идти и искать ответы на извечные вопросы, волновавшие русскую душу.

И когда пошел слух о заброшенном ските, где засияла лампада прежнего подвижничества, люди интуитивно потянулись к этому свету. Народ шел разный: и мужчины, и женщины – молодые, пожилые, с детьми и без детей, больные и убогие, состоятельные и вовсе нищие.

Однажды сюда пришел молодой незнакомец. Был он крепкого, богатырского сложения, с небритой щетиной, начавшей превращаться в густую темную бороду и усы. Вытерев о траву свои невероятно грязные кроссовки, свидетельствовавшие о долгом пути по лесным тропам, он вошел в открытые двери церквушки. Перекрестившись почти всей пятерней и неловко поклонившись на образа, он снял с плеча сумку, перекроенную из старого солдатского рюкзака, и поставил на пол.

Если б кто и заглянул в нее, чтобы узнать, что там хранилось, все равно б ничего не понял. Две застиранные, выгоревшие полосатые майки, бывшие когда-то тельняшками, какие носят воины–десантники; моток необычайно прочных канатов, напоминающих парашютные стропы, летняя камуфляжная куртка. В отдельном пакетике там лежали несколько фотографий, но и они мало что могли рассказать человеку, который заинтересовался бы личностью этого незнакомца. С тех фотографий смотрели и улыбались какие-то солдаты, офицеры, рядом стояли готовые к походу боевые машины пехоты, бронетранспортеры, а еще дальше виднелись очертания заснеженных горных вершин. Что это были за люди? Кем они доводились и доводились ли ему вообще кем-нибудь? Где фотографировались?..

Осмотревшись по сторонам, незнакомец подошел к старичку, сидевшему возле свечного ящика. Его благообразное лицо было укрыто черным куколем схимы, из-под которой выглядывала лишь реденькая старческая бородка. Старичок сидел в инвалидной коляске и перебирал толстые узелки монашеских четок, от непрестанной молитвы вытертых до блеска.

– Мне б отца Иоанна позвать, – вошедший незнакомец слегка тронул не то дремлющего, не то молящегося старца.

– А зачем его, грешника окаянного, звать? – старец откинул куколь назад и посмотрел на парня спокойным взглядом. – Вот он, прямо перед тобой. А ты кто таков будешь, добрый молодец?