Михаил Сергеевич американцу не поверил. Или – сделал вид, что не верит. По крайней мере, никаких упреждающих действий он предпринимать не стал.
Вообще, Горбачев с самого начала вел себя довольно странно, если не сказать больше.
На 20 августа было намечено подписание Союзного договора: важнейшего, ключевого документа, от которого напрямую зависело будущее страны и горбачевского могущества в частности. (В нем прописывались новые принципы новых взаимоотношений некогда братских республик.)
Противников у договора было едва ли не больше, чем сторонников. Большинство руководителей союзных республик явно вели двойную игру. Консервативное кремлевское крыло своего неприятия договора даже и не думало скрывать.
В такой обстановке Горбачеву нельзя было и на сутки оставлять Кремль без присмотра. Судьбу Союзного договора могло спасти лишь его личное присутствие.
Но вместо этого президент СССР отбывает вдруг в двухнедельный отпуск: якобы ему срочно нужно подлечиться, хотя за исключением радикулита все у него было в порядке.
За день до отъезда, 3 августа, собрав узкую часть кабинета министров, Горбачев произносит загадочные фразы.
«Имейте в виду, – говорит он соратникам, – надо действовать жестко. Если будет необходимо, мы пойдем на все, вплоть до чрезвычайного положения».
И потом, когда 4 августа сажают его в самолет, он еще раз повторяет эти странные
«При необходимости действуй решительно, но без крови», – напутствует Михаил Сергеевич остающегося на хозяйстве вице-президента Янаева: тихого, беспомощного пьяницу, не способного зарезать даже курицу. (Бывший комсомольско-профсоюзный аппаратчик Янаев прославился на всю страну, когда, отвечая депутатам о своем здоровье,
«Надо смотреть в оба, – велит Горбачев председателю КГБ Крючкову, вступая на трап. – Если будет прямая угроза, то придется действовать».
Что имел он в виду под «прямой угрозой»? Может быть, какие-нибудь
По крайней мере, когда 6 августа члены будущего ГКЧП – Крючков, министр обороны Язов, шеф горбачевского аппарата Болдин, секретари ЦК Бакланов и Шенин – приезжают на секретный объект КГБ близ московской кольцевой дороги, ни о каком заговоре и речи еще не идет. Они действовали в строгом соответствии с установками своего вождя.
Хотя именно после этой закрытой встречи и начала отсчитывать свой ход бомба с часовым механизмом, которая взорвется 18 августа…
Итак, 6 августа группа высших советских чинов приезжает на секретный объект КГБ, значащийся в лубянских бумагах, как «АБЦ»: Архивно-библиотечный центр.
Инициатива тайной этой вечери принадлежала самым близким к Горбачеву людям: Болдину и Шенину. Накануне они позвонили Крючкову и поинтересовались: читал ли тот проект Союзного договора. Шеф Лубянки договор, разумеется, читал. Чувства, которые вызывал у него этот документ, полностью совпадали с мыслями звонивших.
Подписание Союзного договора означало бы окончательную гибель страны. СССР превращался в некую конфедерацию суверенных государств с размытым, ничего не решающим союзным центром в роли свадебного генерала. Если учесть, что едва ли не в каждой республике полыхали уже националистические пожары, в Средней Азии и на Кавказе горными потоками лилась кровь, и даже вечно бессловесные татары, вспомнив вдруг времена Золотой Орды, начали требовать суверенитета, Союзный договор привел бы к полному и безоговорочному развалу единого государства.
Ни один из будущих членов ГКЧП такого развития событий допустить не мог. Помимо чисто внутренних, идейных убеждений у них имелся и формальный, неубиенный аргумент. Совсем недавно, в марте, был проведен всесоюзный референдум. Три четверти населения СССР – и Россия в том числе – проголосовали за сохранение Советского Союза.
Правда, и Ельцин, и Горбачев будут уверять потом, что горе-путчисты беспокоились не за судьбу страны, а за свои собственные кресла: почти всех их собирались якобы отправлять в отставку и они об этом прознали.
Может, оно и так, хотя одно другому не противоречит. Это как раз мог быть тот редкий случай, когда личные и общественные интересы сливались воедино…
Крючков, Язов, Бакланов, Шенин и Болдин собираются на «АБЦ» под вечер. В отсутствии Горбачева им нечего стесняться в выражениях. Они говорят обо всем, что наболело, накипело, и решают в итоге, что любыми путями Союзный договор надо, если и не отменять, то как минимум откладывать.
Уже на другой день, 7 августа, Язов вызывает генерала Грачева, командующего ВДВ – самыми боеспособными, элитными войсками страны – и посылает его в КГБ. Грачеву вместе с лубянскими
Это была первая и одна из самых серьезных ошибок путчистов. К тому времени Ельцин успел уже обаять… да что там обаять – давайте говорить начистоту –
В мае Ельцин вместе с Грачевым ездил в тульскую дивизию ВДВ. Никто из руководителей такого ранга прежде не разговаривал с Грачевым столь нежно и доверительно. («Все, что налито, было выпито», – вспоминал очевидец этого визита генерал Лебедь.) Они даже уединились потом, и Ельцин, ласково приобняв Грачева, спросил его прямо в лоб: случись что, пойдешь против меня? И Грачев, разгоряченный уже выпитым – а пить он любил и умел, не уступая по темпам даже Ельцину, залпом осушал неразлучную командирскую кружку, за что, впрочем, и был любим – заплетающимся языком ответил: что вы… дорогой наш Борис Николаевич… доведется – жизнь за вас положу…
Словом, типичный разговор двух типичных субъектов из серии «ты меня уважаешь».
Зам.министра обороны Владислав Ачалов, командовавший ВДВ до Грачева (его повысили в конце 1990
