По-моему, автору удалось главное – очень точно и образно раскрыть личностную суть Ельцина и его семьи, вникнуть в психологию этих людей, показать их такими, какими они были: без грима и позолоты.

Я прочитал эту книгу на одном дыхании. Даже мне, знающему не понаслышке большинство изложенных фактов, от прочитанного стало жутко и страшно.

Впрочем, «история болезни» по определению не может вызывать приятных чувств. А тем более «история» такого сложного, противоречивого и неоднозначного человека, каким был Борис Николаевич Ельцин – первый президент России. Мой бывший пациент…

Есть такое расхожее выражение, штамп , вырвавшийся из-под пера Сент- Экзюпери – все мы родом из детства.

Любой доморощенный психотерапевт, не говоря уж о психиатрах и невропатологах, с легкостью объяснит вам, что абсолютное большинство комплексов закладывается в человеке с первых же годов жизни, а последствия какой-нибудь перенесенной в третьем классе ветрянки преследуют нас до конца дней.

Детские страхи – самые живучие. Детские привязанности – самые крепкие. В общем, что посеешь, то и пожнешь.

Да ладно, детство. Фрейд вообще утверждал, что формирование человека начинается еще в материнской утробе, и в качестве примера приводил случай с одним своим пациентом, который никак не мог уразуметь причин ненависти к собственному отцу. А потом под сеансом глубокого гипноза выяснилось, что, когда больной был еще скрюченным эмбрионом, его папаша регулярно изгалялся над беременной женой…

Если иметь в виду эту теорию, многое в сущности нашего героя становится понятным и очевидным.

В отличие от фрейдовского пациента, он и без гипноза отлично помнил тяжелую руку отца.

Николай Ельцин измывался над сыном по любому поводу, едва тот попадался на глаза. Любимым его наказанием было поставить мальчика в угол на всю ночь. Особенно актуально становилось это зимой, ибо жили Ельцины в гнилом, кособоком бараке, и угол этот изрядно продувало морозным сквозняком. Так что к утру у будущего президента зуб на зуб уже не попадал.

Припадки бешенства возникали у отца – человека глубоко пьющего – столь часто, что Ельцин-младший воспринимал уже экзекуции как неотъемлемую часть самого себя. Он и не задумывался, что может быть как-то иначе, и философски сносил измывательства – без слез и криков, плотно сжав зубы (характер!), отчего родитель распалялся только сильнее.

Продолжалось это вплоть до самого окончания школы. То есть он уже и на танцы ходил, и покуривал тайком в школьном туалете, и даже, наверное, целовался с одноклассницами, но стоило вернуться ему домой, вся его взрослость улетучивалась в один присест, и Ельцин вновь становился безответным, бессловесным ребенком.

Первый раз он осмелился взбунтоваться лишь в четырнадцать лет, когда, закончив семилетку, принес вместо аттестата «волчий билет» – свидетельство о том, что ученик Ельцин Б. прослушал курс школьной программы без права поступления в 8-й класс на всей территории страны.

«Отец пришел домой злой, – описывает он этот исторический эпизод в своей первой книге (“Исповедь на заданную тему”), – взялся, как это нередко бывало, за ремень, и вот тут-то я схватил его руку. Первый раз. И сказал: “Все! Дальше я буду воспитывать себя сам”. И больше уже никогда я в углу не стоял целыми ночами, и ремнем по мне не ходили».

О реакции заботливого папаши Ельцин в мемуарах не упоминает. Но тут и гадать особо не требуется. Надо думать, Ельцин-старший от такого поворота немало опешил, даже оторопел. Но было поздно. Ребенок стал уже взрослым и унижений более терпеть не желал.

В последующей его жизни качества эти, приобретенные сызмальства, – умение стиснуть зубы и упрямо ждать своего часа – пригодятся Ельцину еще не раз. Отчасти благодаря им он и станет тем самым Ельциным, которого мы теперь знаем…

Даже трудно представить, как сложилась бы новейшая история, если бы не отцовский ремень…

Ровно об этом писал когда-то Эйнштейн: «Характер человека – это те предрассудки, которые формируются в его сознании в возрасте до 18 лет».

Впрочем, они стоили друг друга – отец и сын.

Борис Николаевич (рука не подымается назвать его иначе – Борей, Бориской, а уж тем более поросячьей кличкой Борька; это только в нескончаемой Лениниане будущего вождя революции принято было именовать исключительно Володей, подчеркивая тем самым его кудрявую ангелоподобность) поводов к наказанию и сам давал с избытком. И чем сильнее драли его, тем хуже он себя вел: точно по ньютоновской формуле – любое действие рождает противодействие.