ничего не известно. За исключением лишь того, что и в столь короткий период Борис Николаевич успел не раз продемонстрировать крутой норов и даже разругаться со своим непосредственным куратором – секретарем ЦК Владимиром Долгих («ему первому пришлось столкнуться с моей самостоятельностью»).

Он продолжал действовать в своей привычной дерзкой манере: что мое – то мое. Никакого вмешательства в свои дела, советов и указаний Ельцин не терпел. Он никак не мог, да и не хотел расставаться с прежними начальственными замашками.

«Практически никогда мне не приходилось ходить в подчинении, – неуклюже объясняется он в мемуарах. – Я не работал замом. Пусть начальник участка, но не зам.начальника управления… и поэтому всегда привык принимать решения, не перекладывая ответственность на ко-го-то… Конечно, для моего вольного и самолюбивого характера такие холодно-бюрократические рамки оказались тяжелым испытанием».

Ладно хоть стульями на начальников своих не замахивался, как когда-то в ДСК. И на том спасибо.

Но ведь опять никто и слова дурного ему не сказал. Внутренняя жизнь ЦК проистекала совсем с другой, куда более замедленной скоростью. (Это все равно как пластинку на тридцать три оборота воткнуть в проигрыватель, где пружина заточена под семнадцать.) Тот же Долгих едва только примерился он к строптивому зав.отделом; едва решился приступить к воспитательному процессу , как уже – фью-ить – только Ельцина и видели.

И трех месяцев не проработал он в этой должности, не успел даже мало-мальски войти в курс дел, как сразу был отправлен на повышение: секретарем ЦК. Отныне с Долгих они находились на равных, но при этом отдел строительства по-прежнему оставался за Ельциным.

Это была первая волна горбачевской смены экспозиции . Летом 1985 года новый генсек начинает избавляться от доставшейся ему по наследству команды. Первой полетела голова секретаря ЦК Григория Романова – еще недавно его наряду с Горбачевым прочили в генсеки. С креслом министра иностранных дел распрощался вечный, как Дункан МакГлауд, Андрей Андреевич Громыко: знаменитый «mr. No». Их места заняли выходцы из регионов: лидер ленинградских коммунистов Зайков, 1 -й секретарь ЦК Грузии Шеварднадзе.

Михаилу Сергеевичу требовались новые люди: не свидетели его восхождения , помнящие генсека юным провинциальным князьком и снисходительно взирающие на потуги нового генерального. А его личные выдвиженцы – горбачевцы – им самим приведенные на Олимп, благодарные и преданные ученики.

По крестьянской наивности Горбачев считал, что Ельцин подходит под эту категорию как нельзя лучше. Потом, конечно, выяснится обратное, но будет уже поздно…

29 июня на заседании Политбюро Горбачев, посетовав на низкие темпы строительства и замораживание капиталовложений, предлагает «посмотреть» Ельцина на посту секретаря ЦК.

«Посмотреть» – хорошее, хоть и забытое слово из прежнего партийного обихода. Есть в нем очевидный подспудный смысл – присмотреться, приглядеться, опробовать.

У Горбачева – большие виды на активного уральца. Впоследствии Михаил Сергеевич признается, что, выписывая Ельцина в ЦК, он уже примеривал его на Москву – главный партийный форпост, где правил бессменный кремлевский старец Виктор Гришин.

Надо думать, члены Политбюро о планах генсека догадывались, а посему инициативе его не препятствовали. Да и не принято такое было: генеральный секретарь – это партия, а партия – ошибаться не может.

Лишь престарелый премьер-министр Тихонов позволил себе в ходе заседания пробурчать что-то невнятное. Мол, «не чувствует» он Ельцина. Но замечание это вызвало только улыбку: к тому времени Тихонову стукнуло уже восемьдесят и чувствовать он мог разве что смену погоды, вызывающую ломоту в старческих, ревматических костях.

(Через три месяца Тихонова тихо сплавят на пенсию «по состоянию здоровья», так что злопамятному Ельцину даже мстить ему не придется.)

1 июля пленум ЦК утверждает Ельцина секретарем по строительству. Назначение это неожиданностью для него не было. (Описывая свои размолвки с недолгим куратором Долгих, он пишет, что тот понимал: «Мое нынешнее положение временное, и скоро мой статус может резко измениться».)

Была ли теперь его душенька довольна? В том-то и закавыка : казавшийся еще вчера недоступным и таким вожделенным пост секретаря ЦК стал для него теперь лишь очереднымтранзитом. Планка ельцинских амбиций росла не по дням, а по часам. Аппетит, как известно, приходит во время еды.

Если внимательно пролистать его первую книжку, складывается странное ощущение, что ему вообще ничего не нравилось, все казалось мелким и недостойным.

Должность – не та. Секретарство в ЦК – не сразу. Избрание в Политбюро – лишь через год (точнее, 10 месяцев). Опять же – партийная дисциплина.

Вот дают ему московскую квартиру – пятикомнатную! – в самом центре, на 2-й Тверской-Ямской. До Кремля – 10 минут пешком, дом – элитный, кирпичный, «только для своих». Но и это ему не по нутру.

«Шум, грязный район. Наши партийные руководители обычно селятся в Кунцеве, там тихо, чисто, уютно».

На самом деле Тверская – намного престижнее Кунцева. В Кунцеве живут те, кому не положена служебная дача, только и дача Ельцину не нравится. «Небольшая дачка», «одна на две семьи». Прямо-таки несчастная сиротка![2]

Через три месяца, после избрания секретарем ЦК, ему дают новую дачу – еще недавно на ней жил Горбачев. И что же?

«Уже снаружи дача убивала своими огромными размерами… холл метров пятьдесят с камином: мрамор, паркет, ковры, люстры, роскошная мебель… Одна комната, вторая, третья, четвертая, в каждой – цветной телевизор, здесь же на первом этаже огромная веранда со стеклянным потолком, кинозал с бильярдом, в количестве туалетов и ванных я запутался… Больше всего убивала бессмысленность всего этого».[3]

Подождите: маленькая «дачка» – плохо. Большая – тоже плохо. На него просто не угодишь. Будь Борис