– А от Китовой бухты сколько до Кейптауна?

– Вам, видимо, не терпится туда попасть? – пошутил капитан.

– Да, не терпится, – серьезно подтвердила Сандра.

– Ну, если так, – лейтенант извлек мелкомасштабную карту и развернул ее, – видите?

– Ой, это далеко!

– Примерно миль семьсот-восемьсот. Хотите, сейчас скажу точно?

– Зачем? Я и так вижу – суток трое пути… А где здесь совсем запретная зона, где алмазы?

– Смотрите. От Китовой до мыса Консейпшен миль пятьдесят, а дальше все вплоть до устья реки Оранжевой. Приходится стеречь берег. В одной бухте здесь в 1954 году нашли два гнезда алмазов. В одном взяли пятьдесят пять тысяч каратов, в другом – восемьдесят тысяч, и было подозрение, что под водой залегают такие же гнезда. Неудивительно, что скоро они на пушечный выстрел не будут подпускать сюда аквалангистов.

– Сколько же это миль?

– От Консейпшена до Людерица, – ноготь лейтенанта отмечал точки карты, – сто шестьдесят миль, и отсюда до Оранжевой еще почти столько же.

– Следовательно, около шестисот километров, которые могли бы насытить мир алмазами! И никому до этого нет дела! Где же Объединенные Нации, всякие там международные комиссии?

Лейтенант так презрительно махнул рукой, что Сандра рассмеялась.

– Что-то есть очень неправильное в нашей всей цивилизации, и она катится под уклон, как бы там мы не похвалялись перед красными, – грустно сказала Сандра, – главное – это ложь, лицемерие.

– Наследие девятнадцатого века – свойственная всем нам вера в слова. Когда-то слово было словом чести, правды для феодальной аристократии, для купечества. Для престижа это было необходимым элементом общественных отношений. А теперь слово больше вообще не будет ни для кого убедительным. Это серьезный моральный кризис, назревающий в нашей цивилизации. Противно становится жить, теряешь цель и смысл.

– Я вообще не вижу ни цели, ни смысла у вас, молодежи, – вмешался капитан.

– Молодежь ругают по всему миру, – пылко возразила Сандра, – это модно. Понять нас, конечно, труднее. Никому нет дела, что наше сознание раздваивается, раскалывается между грубой реальностью жизни, ее неумолимой жестокостью и той призрачной жизнью, доведенной почти до реальности искусством кино, литературы, театра или политической пропаганды… Что знает средний человек о красоте и многообразии нашей планеты, ее людей, обычаев, искусства, о великом созидательном труде на суше и на море, в горах и равнинах? Что знает он о губительных последствиях необдуманных попыток добыть больше, отдать меньше, об этом всевозрастающем в темпах разграблении природы. В одних случаях от него намеренно скрывают это многообразие, чтобы не дать ему почувствовать убожество собственной жизни. В других – тоже скрывают, стараясь спрятать неумелость хозяев общества и цивилизации.

– Хорошо, Сандра! – одобрил лейтенант Андреа.

– Молодец, Сандра! – эхом откликнулась незаметно вошедшая Леа. – Что, получили, капитан?

– Да… надо сказать, – Каллегари закашлялся, хватаясь за спасительную трубку.

– Надо сказать, – продолжала Сандра, – что люди вашего возраста, синьор капитан, жили уже немало, видели мир, любили, сражались, им есть что вспомнить. А мы? Что ждем мы от жизни под прицелом ядерных всеуничтожающих ракет, под угрозой истребления половины мира, которое обещают безумцы? Разве не лицемерно упрекать молодежь в том, что она не хочет создавать ничего долговечного, стремится скорее взять побольше от жизни? Что мы в Европе не хотим сажать деревья и строить прекрасные дворцы? Сначала дайте нам будущее, такое же долгое, какое было у вас, на всю жизнь, а потом требуйте и упрекайте. Не дадите, то пеняйте на себя, не на нас, это вы такой мир приготовили нам.

– Приготовили… Почему? – Капитан задымил трубкой. – Вы сами должны…

– Известный разговор! Тогда не надо хвалиться заботами о будущих поколениях в парламентах. Скажите честно, что нам на них наплевать, была бы своя шкура цела… – Глаза Сандры искрились гневом и слезами, щеки пылали. Леа бросилась к подруге, обняла и поцеловала.

– Не надо, Сандра, милая! Я понимаю, что все это вас очень волнует, но не сейчас. И не с этими славными ребятами-моряками!

– Синьориа, – вдруг обратился лейтенант к Сандре, – вы совсем, совсем правы. И я – с вами!

Сандра вспыхнула: так в Южной Италии обращаются только к аристократкам, дамам высшего круга.

– Что бы ни было, Сандра, – воскликнула Леа, – у тебя есть уже верный рыцарь!

– И даже два, – учтиво поклонился старый капитан. Сандра приложила пальцы к губам и послала обоим воздушный поцелуй.

– С детства мечтала о рыцарях, плакала над книгами о короле Артуре и чаше святого Грааля и, наконец, встретила двух сразу, – к Сандре вернулся ее обычный легкий тон.

Лейтенант незаметно вздохнул, очарование уходило: высокая фигура Флайяно выросла на пороге.

– Все идет хорошо? – спросил он подозрительно, оглядывая всю компанию.