Он приехал в Горячий Ключ под вечер. Какая-то сердобольная бабулька, ехавшая в Адлер, угостила его яблоком. Никто шел по улице, но взгляд его помимо воли возвращался назад, на горы. Туда, где он жил. Боже, это ведь совсем рядом, каких-то десять-двенадцать километров. Но как бы он ни хотел сейчас там оказаться, в настоящий момент у него дела важнее. Во всяком случае, Она так хотела.

Он вспомнил, как увидел Ее в ручье тогда, двадцать лет назад, и криво усмехнулся. Бессмертная Чертовка, исчадие ада, а он ведь несколько раз пытался покончить с Ней, да-да, вот только все было бесполезно. Она возвращалась, и каждый раз заставляла умыться кровавыми слезами за то, что от Нее хотели избавиться.

Никто устало присел на ступеньки городской библиотеки. Достал из кармана яблоко, которым его угостила старушка, и с сосредоточенным видом принялся его грызть.

Горе. Сказка про Горе, он все время вспоминал эту сказку, когда имел дело с Ней. Потому что если на свете и существовало Горе, то оно было заключено в этом пластмассовом теле с полуприкрытыми глазами из синих стекляшек. Еще в детстве мать читала ему эту сказку. Никто даже помнил картинку – Горе было изображено в виде крохотной, сложенной пополам старушки в бесформенном балахоне (как у Инги), и она восседала с выражением дьявольского восторга на шее бедного мужика. Почему-то в тот миг она вызвала у Никто образ смерти, разве что маленькой косы не хватало.

Его горе, горе его семьи оказалось куда хуже. Сначала Инга была без ума от Нее, играла с Ней сутками напролет. Она ходила с Ней в школу, дети смеялись над его дочерью, обзывая ее «малявкой», но Инга не обращала на уколы одноклассников внимания. Один озорник на перемене выхватил Ее у Инги и под хохот мальчишек окунул Ее в унитаз, потом вышвырнул на улицу с третьего этажа.

Через неделю этот парень гулял с дедом в парке, и на него упало дерево. На старике ни царапины, только от страха штаны заметно отвисли и потяжелели, а вот мальчишку расплющило, как лягушку катком. Вечером того же дня Она сидела на письменном столе Инги, румяная и сияющая, ее синие глаза были похожи на два сапфира, а рот, слишком большой для куклы, был растянут в ухмылке.

Fatum. Не горе, нет, fatum,[15] вот точное Ее определение. За каждый проступок Никто следовало наказание, жестокое и неотвратимое.

Он не хотел вспоминать тот день, когда погибла его жена, но ее расширенные от ужаса глаза уж очень долго преследовали его во снах. В тот день Ольга была дома одна. Никто оставалось только догадываться, что там произошло. Но плохое предчувствие нахлынуло на него сразу, как он выехал из офиса, и он приказал водителю поддать газу.

В доме повсюду была кровь. Входная дверь в крови, в холле, на кухне, в детской все было заляпано подсыхающей коркой. Ольга была в спальне, еще теплая. Обе ее кисти были практически отделены от рук и болтались на одних сухожилиях. Побелевшие пальцы женщины лежали на телефоне. Окно в спальне было разбито, и зазубренные нижние края (створки опускались вниз) окрашены красным, как клыки Дракулы. Как такое могло случиться? Она решила помыть окна? Так на это есть прислуга. И где деревянное основание створки? Стекло не перерубило бы кисти, будь оно на месте.

Деревяшка нашлась на кухне, возле мусорного ведра. Рядом сидела Она, бесстыдно расставив свои пластмассовые ноги, и нахально улыбалась. На веселеньком платье в горошек виднелось крохотное пятнышко крови.

До сих пор сердце Никто сжималось от боли, когда он представлял себе Ольгу, в панике мечущуюся по дому – пальцы не слушаются, остановить кровь невозможно, позвонить кому-либо тоже. Возможно, она звала на помощь, но их сосед, как назло, весь день подстригал лужайку, и вряд ли слышал крики несчастной.

В этот же день Никто выбросил Ее. Вечером, когда Инга уже спала, он завернул Ее в кусок брезента, отнес к заброшенному колодцу и швырнул вниз. Пускай Она гниет там, а пауки ткут в Ее дьявольском механизме паутину.

Через два года Она вернулась и убила его сыновей. Автокатастрофа. Они возвращались с какого-то банкета и врезались в бензовоз. Тела обуглились настолько, что узнать их можно было только по серебряным медальонам. С Ингой Она обошлась мягче, хотя иногда Никто посещали мысли, что лучше бы его дочь умерла. Он как сейчас помнит картину – Инга подходит к кипящей кастрюле и спокойно окунает туда лицо, как если бы там была прохладная вода, и она решила таким образом освежиться. Никто страшно закричал, кинувшись к ней, и если бы он не отшвырнул ее в сторону, Инга стояла бы до тех пор, пока мясо с ее лица не слезло бы полностью. Каким-то чудом ей удалось сохранить зрение, но от шока она потеряла речь.

Тогда он сжег Ее, бросив остатки в яму. Око за око, зуб за зуб, закон древних. Lex duri carminis.[16] Но даже обуглившийся фантом, мерзко воняющий жженой пластмассой, продолжал пялиться на него своими синими кляксами – все, что осталось от Ее глаз.

И вот ручей снова принес Ее. А потом к ним в гости пришла эта странная четверка парней.

Никто понимал, что все было специально подстроено. Иначе и быть не могло, поэтому он особенно не держал на Нее зла. В сущности, это ведь самое настоящее божество, бессмертное и вечное, как воздух, как вода, как Белое Безмолвие в Антарктиде. Она наказала его с Ингой, теперь накажет этих парней. Впрочем, они уже далеко не парни, тем лучше. Теперь им есть что терять.

Он машинально жевал яблоко и не сразу заметил, что оно червивое. Он расковырял подгнившее место, из обнажившейся канавки выпал бледно-желтый червяк. Вырванный из привычной среды и обдуваемый вечерним ветерком, он сердито извивался на прохладной ступеньке, выражая явное недовольство сменой обстановки. Большим пальцем руки Никто раздавил его, после чего вытер палец об куртку. С задумчивым видом доедая яблоко, он краем глаза увидел, что его обступила группа подростков. Пять мальчишек, с еще детскими, но уже наглыми, усыпанными прыщами лицами, некоторые курили, с пафосом сплевывая на асфальт.

– Ты кто, дед? – спросил один из них. У него были сальные волосы, торчащие из-под красной бейсболки.

– Никто, – миролюбиво ответил Никто, аккуратно кинув огрызок прямо в урну.

– Никто? – искренне удивился Бейсболка. – П…дишь. Ты Дед Пихто в резиновом пальто.

– Х…ло он, Стас, – заржал другой подросток, надувая шар из жевательной резинки. – Бомжара, не видишь разве?

– Сматывай отсюда, козел, – потребовал Бейсболка, и Никто удивленно вскинул брови:

– Я занял ваше место, ребята?

– Оглох, что ли? Пшел отсюда, – разозлился тот, кто жевал резинку.

Никто скорбно улыбнулся, решая про себя, как поступить. Просто так они его не оставят. Вступать в открытый конфликт он тоже не хотел, хотя с легкостью передушил бы каждого из них.

Видя, что старик не реагирует на них, разъяренный Бейсболка пнул носком облезлого гриндерса по ноге Никто.

– Тебя не учили в школе вежливости? – осведомился Никто.