смеялись с высоты. Даже лишенные растительности, сейчас они были красивы.
Но никто не обращал на это внимания. Колонна шла прочь от них, выбралась на автостраду. Темная лента дороги была влажной и скользкой. В редких кустарниках по бокам щебетали и цвинькали полевые птахи.
Колонну стали догонять первые автомашины, идущие в город. Люди выскакивали из них и с удивлением смотрели на плотную маленькую группу оборванных людей, опоясанных колючей проволокой, конвоируемую взводом автоматчиков.
Заключенные шли медленно и тихо пели. Они пели известную песню «На рассвете».
Запевал бородач, с длинными спутанными волосами, с упря мым взглядом красивых темных глаз. Одежда на нем была изодрана, окровавлена. Он шел впереди, колючая проволока, пересекая грудь, лежала от плеча до плеча, и хоть он ее и поддерживал руками, она все равно вонзалась в тело остриями звездочек. Это был Август Барке. В его низком сдержанном голосе звучала горечь человека, которому пока не дано во всю силу высказать то, что лежит на сердце. Да и в словах песни не было ни гнева, ни радости — такую не поют во весь голос.
…В четыре часа утра открывают камеру смертника, его ве дут по темному коридору на сырой утренний воздух, чтобы там накинуть на шею петлю или поставить спиной К каменной стене, и пустяковый комочек — пуля — легко пронзит его тело, ударится о камень и сползет тяжелой серой слезой.
Несчастный, лишенный радости жизни, забывается на корот кое время тяжелым сном, но лишь проснется — и горькие думы сразу охватывают его; не мил ему начинающийся день, нет ему счастья, а воздух чист и озвучен прохладой, и далеко слышен плач ребенка…
Человек! Властелин ты мира или раб — все равно с каждым новым рассветом ты ближе к смерти. Одно солнце светит для всех, да неодинаково место под солнцем; кому много лучей, а кто всю жизнь в тени… Справедливо ли это? Подумай, но не вечером, а утром.
Песня по-прежнему звучала тихо, с горьким раздумьем. Ког да она прерывалась, слышалось шарканье об асфальт множества подошв. Заключенные шли, высоко подняв головы. Позади, метрах в двухстах, шли любопытные — ближе не подпускали солдаты. Колючая проволока раздирала тело. Маленькие алые капли падали на асфальт и расплывались.
— Август, что будет? — порой тихо спрашивали заключенные Барке.
В ответ он затягивал песню.
«Что будет?» — этот вопрос не раз задавал себе и сержант Айган. И боялся ответить. Он ничего не мог изменить — колонна неудержимо двигалась к городу. Она угрожающе росла. Присоединились крестьяне ближних сел, направлявшиеся в город. Машины, догнав это шествие, пытались объехать стороной и задерживались: поравнявшись с колонной, опутанной колючей проволокой, шоферы, пораженные странным зрелищем, невольно притормаживали и медленным ходом создавали впечатление торжественно-траурного эскорта этой необычной процессии.
Айган окончательно растерялся и приказал заключенным остановиться, но те с песней продолжали идти, и конвоиры — рядом с ними. Песню подхватили крестьяне.
…Многих с рассветом ждет несчастье, и все же не бойтесь рассвета.
Знаете ли вы, что ранним утром нарождается новая жизнь? Тогда тишину прорезает первый крик младенца.
Скоро взойдет солнце. Лучи его уже рассеивают мрак; упол зают туманы, теплеет мир. В мускулы вливаются новые силы. Взор видит все дальше и дальше, дорога яснее, по ней мы идем…
На рассвете, на рассвете…
Колонна поравнялась с заводом, раскинувшимся многочислен ными корпусами вправо от дороги. Впереди показалась вереница автобусов — это ехали на завод рабочие утренней смены.
Трудно было в изможденном, оборванном человеке, заросшем бородой, с окровавленными руками, узнать Августа Барке, но рабочие узнали его. Узнали по блеску умных глаз.
Рабочие видели, что охранники напуганы больше, чем заклю ченные, и у них возникло решение освободить Августа. Но он воспротивился.
— Я не покину товарищей, — остановил он их.
— Но тебе грозит смерть.
— Из пятнадцати человек у нас воспользовалось этой обста новкой только двое — то были бандиты. Неужели вы хотите, чтобы я убежал, как они. Нет, этого делать нельзя. Идемте все в город. Бросайте работу. Пусть все рабочие бастуют!
Демонстрация увеличилась. Она продолжала шествие к городу с заключенными и конвоирами в середине. Завыла заводская сирена, на ее призыв откликнулись другие. Уверенно зазвучала песня:
На рассвете, на рассвете…
Город надвигался громадой зданий. Из улиц-ущелий — с гро хотом вылетели на мотоциклах, в две шеренги, полицейские. Они пытались расколоть демонстрацию, окружить заключенных вместе с конвоирами. Но рабочие, шедшие плотными рядами, не расступались. Полицейские не смогли пробиться в центр колонны и ехали по обочинам улицы.
Толпа все росла и росла, в нее вливались горожане — сплошной человеческий поток заполнил улицу. Люди шли плотно друг к другу. Нельзя было шагнуть, если не делал шага стоявший впереди.
Вдали раздались выстрелы. Затем показалось несколько гру зовиков, заполненных солдатами, стрелявшими в воздух. Людская река обтекала машины. Они казались островками в широком и бесконечном человеческом потоке. Солдаты не могли не только выстроиться и перегородить эту живую реку, но и спрыгнуть с грузовиков: им не было места на улице.
Но зато все расступались перед группойокровавленных обор ванных людей, затянутых в петлю. колючей проволоки. Тысячи лиц видел перед собой Август Барке — сострадание, сочувствие, ненависть, любопытство отражалось на них. И слышал обрывки разговоров, недоуменные вопросы:
— Так это и есть Август Барке? Вот какой он!..
— Значит, правда, что их всех хотели убить…
— А кто такой этот Август Барке?
— Ты не знаешь? Тот самый, что в концлагере создавал под польную группу, потом бежал.
— Я голосовала за него. Его избрали. А потом арестовали.
— Как же так? Где же демократия?…
— Мы целый час не отходили от телевизора. Потрясающе!..
— Куда их ведут? Смотрите, солдаты не препятствуют, зна чит, можно идти…
— Август, не волнуйся, Август, теперь все будет хорошо. Мы не допустим…
Перед городом охранники уже без боязни шли возле заклю ченных, по привычке не отнимая рук от автоматов. Айган уже не пытался остановить это движение, он только следил, чтобы заключенные не выходили из кольца колючей проволоки. Но он не мог воспрепятствовать группе рабочих, которые энергично протискались сквозь цепь охранения и пошли рядом с измученными заключенными, помогая им держать колючую проволоку. Среди них Карди узнал Макса.
В бесконечный поток людей вливались все новые ручьи из многолюдных улиц. Солнце, поднявшись, уже ярко сияло над славным Атлансдамом, когда вся эта толпа, как волна прибоя, хлынула на тесную площадь перед зданием правительства.
Скоро маленькая площадь оказалась так забита народом, что, казалось, вот-вот расступятся и рухнут громады домов, окружавшие ее.
На балконе правительственного здания появился человек. Лица его не было видно, и нельзя было различить, во что он одет — в костюм или в военную форму. Человек выглядел очень маленьким, вознесенный над людским морем. Он, видимо, что-то говорил — взмахивал руками, склонял голову над перильцами балкона, отступал на шаг и снова вскидывал руки.
Площадь гудела, заглушая его голос.
Макс стоял рядом с Августом, руки которого теперь были свободны — колючая проволока лежала под
