Между тем их угостили хлебами, и они пришлись царственной чете по вкусу. А когда оба отведали тяжелого египетского вина из садов дельты, то разум их быстро помутился и пришельцы с севера показались им еще больше и величественнее, чем в действительности. И тогда Пареху и Ати пали перед Хатшепсут на колени и положили ладони на песок.

— Мир тебе! — воскликнул царь-коротышка. — Мир тебе, царица египетская, бог солнца в женском теле, госпожа небес! Сияешь ты, как солнце, и голос твой превозмогает океан!

Люди страны Пунт услыхали речи своего повелителя и бросились на землю, целуя прах у ее ног. И долго так лежали в пыли.

А когда они подняли взоры, то царица-фараон уже восседала на золотом троне, который ей принесли с корабля, и натянули над ним балдахин из белоснежного полотна, такой просторный, какого краснокожие люди страны Пунт отродясь не видывали. Перед троном стояла огромная, выше человеческого роста, статуя бараноголового Амона. Курились благовония, их дым возносился к небесам, а египтяне молились богу, который привел их сюда.

Уже давно Ра ушел на своей золотой барке за горизонт, ибисоголовый Тот гонял по ночному небосклону лунный серп, а краснокожие карлики все еще плясали рука об руку с новыми друзьями, пришедшими с севера. С верхушек пальм, растущих у кромки моря, из непроходимых лесов, раскинувшихся по берегам реки, доносились пронзительные крики обезьян и гортанные возгласы попугаев. Цикады, размером с пустынную мышь, в экстазе сучили лапками, и их стрекот вонзался в уши подобно раскаленным шипам в нежную плоть.

Хатшепсут восседала на своем троне и наблюдала за экзотическим зрелищем, крепко сжимая в руках скипетр сехем. Она упивалась своим величием, ибо со времен Ментухотепа ни один египтянин не видел этой страны — ни Сесострис, ни Аменемхет, вершившие великие дела.

Дружелюбно улыбаясь, царь Пареху приблизился к царице-фараону.

— Госпожа, есть у меня и дочери, и сыновья, которых я мог бы предложить тебе на ночь, только они слишком малы, чтобы стать усладой для Мааткары. Сам я предпочитаю больших стройных дев из страны Куш, кожа которых подобна эбеновому дереву, а члены тонкие, как слоновая кость. Кто тебе больше по душе, крепкие мальчики или гибкие девушки?

Хатшепсут от этого вопроса едва не лишилась дара речи, а поразмыслив, решила: откуда царю Пареху знать, какому полу оказывает благоволение Мааткара, когда сама она была женщиной — это всякому видно, — но держала себя как мужчина.

Но прежде чем Мааткара успела что-то ответить, Пареху понимающе кивнул.

— А, понимаю, царица севера, понимаю! — молвил он и, склонившись, удалился.

Птаххотеп наблюдал за разговором повелителей издали. Теперь, когда Хатшепсут осталась одна, он подошел к ней и спросил, чего хотел от нее этот гнусный карлик.

— Пареху очень предупредителен, начальник войск, — одернула его царица, — и я не желаю, чтобы ты над ним насмехался!

По ее тону Птаххотеп понял, что Мааткара сердится, и поспешил исправить свою оплошность.

— Прости, госпожа, ничего плохого я не хотел сказать, просто беспокоюсь за твою безопасность.

— Ха! — усмехнулась царица. — Теперь, когда мы в окружении коротышек, которые ласково улыбаются и задабривают нас подарками, ты вдруг забеспокоился о моей безопасности! Защищал бы лучше, когда Хапусенеб напустил на нас вражьих всадников! Где ты был, когда он послал в меня смертоносную стрелу? Это я обезвредила его!

— Никто и подумать не мог, что верховный жрец окажется предателем! Ни я, ни даже ты, Мааткара!

— Я знала, что Меченый мне враг с тех пор, как у меня на глазах он избрал сына Исиды фараоном!

— Бог Амон возвестил это через своего оракула, госпожа!

— О нет, Птаххотеп, отец мой Амон, владыка Двух горизонтов, никогда бы не назвал Гором дитя, у которого нет еще мудрости жизни. Жрецы подстроили это, насколько я знаю. Ведь я сама однажды использовала кивающую статую для своих целей.

— Госпожа, не кощунствуй! — Начальник войск пришел в негодование. — Одни лишь боги вершат наши судьбы!

— Боги? — Горькая улыбка мелькнула на губах Хатшепсут. — Знаешь ли ты Сененмута, Величайшего из великих царства?

— Слишком хорошо, Мааткара.

— Если бы в тот день, когда он поразил стрелой мою служанку, я не подкупила жрецов Оракула, Сененмута признали бы виновным и казнили, ибо не было у него свидетелей, которые могли подтвердить, что стрела предназначалась не мне. Так что устами Оракула провозгласили мою волю и Сененмут остался вне всяких подозрений.

Начальник войск впал в раздумье, а Хатшепсут пожалела, что сказала лишнее. Должно быть, на нее повлияла атмосфера, царившая у чуждых вод восточного моря, вдали от родных берегов Нила.

— Забудь все, что я сейчас сказала.

Птаххотеп задумчиво кивнул и устремил свой взор к ночным небесам, которые Мут, богиня небесных светил, поддерживала, упираясь ногами и руками в оба горизонта. Царица тоже смотрела на бесчисленные звезды, висевшие на небе подобно белым каплям, и как бы между прочим заметила:

— А вы не слишком-то большие друзья, ты и Величайший из великих, а?

Не отрывая взгляда от светил, начальник войск ответил:

— Что тут удивительного? Мало того что он силой взял жену мою Рую, так он еще сделал ей сына.

— Амсета? — машинально переспросила Хатшепсут. Птаххотеп молча кивнул.

Постепенно до царицы начал доходить весь смысл сказанного. Ядовитая стрела поразила ее в самое сердце. И не тот факт, что Сененмут спал с Руей, уязвил ее, нет. Сененмут вложил в тело Руи сына, а ей подарил только дочь! Ей, которая ничего на свете так не желала, как наследника-Гора на трон!

— Амсет — сын Сененмута?

— Не веришь, госпожа? — Начальник войск неправильно истолковал ее вопрос. — Посмотри как- нибудь на обоих, и у тебя не останется никаких сомнений. Семь лет Руя скрывала от меня это, но однажды я заставил ее признаться.

— Поэтому ты и отверг ее?

— Да.

— Оставь меня, — коротко приказала Хатшепсут.

Птаххотеп, низко склонившись, отошел.

А Мааткара смотрела невидящим взором на горящие факелы, торчащие перед ней в песке, и едва не задыхалась от боли и гнева. Невидимые щупальца сдавили ей горло, в легких не хватало воздуха, и она яростно затрясла головой, чтобы освободиться от жуткой хватки. Казалось, она заглянула в лицо смерти: все вокруг помрачилось, чувства больше не поддавались ее воле, разум помутился. Нет, такого позора она не вынесет! Люди примутся злословить, будут показывать на нее пальцем, насмехаться и засомневаются, что бог Амон ей отец.

Иные, наверное, пожалеют ее, посочувствуют. Посочувствуют кому — фараону?!

«Сененмут!» — беззвучно шептала Хатшепсут в смертном ужасе, и ужас этот все больше приобретал черты управителя ее дома. «Сененмут!» — стучало у нее в мозгу, и она со всей силой обрушилась на голову мужчине, которому прежде отдавала себя. А Сененмут угрожающе выставил перед ней свой обелиск, и, как она ни отбивалась, как ни извивалась, избежать его было невозможно. Беспощадно, подобно копью воина, вонзил в нее дико сопящий Сененмут свой обелиск и провернул его так, будто собирался разорвать ее плоть. Она закричала от боли, но чем сильнее вырывалась, тем больше подминал он ее под себя, беспомощную, беззащитную, брал грубой силой, причиняя дикие страдания, вызывая отвращение и стыд. Царица заплакала навзрыд, как дитя, тело ее содрогалось подобно цветкам тамариска перед храмом в Карнаке, а со звезд долетел злобный хохот ее супруга Тутмоса.

Голос царя коротышек Пареху вернул Хатшепсут к действительности.

— Вот, госпожа, я привел тебе Валаминью на ночь, — радостно сообщил он и подвел чернокожую