чуть не погасил его подобно робкому огоньку, который пастух тщится раздуть из сырых поленьев, принесенных водами Нила.

Какие прегрешения, о Великая Эннеада богов, совершила она, что всемогущий Амон так безжалостно обошелся с ней? Почему не дал ей родить сына, как это делает — многократно в своей жизни! — любая служанка, отдающаяся мужчине?

Власть — вот в чем она, Хатшепсут, превосходила других! Достаточно было одного взмаха руки — и судьбы людей становились подвластны ей. Ей, Мааткаре, фараону, перед которым люди валялись в пыли, кому целовали сандалии в страхе перед божественным. И она была богом! Была ли?..

Божественность требовала деяний, достойных бога, таких, перед которыми люди склоняются в благоговении. Обелиски в Карнакском храме повергли подданных в трепет. Еще ни один фараон не отваживался возвести каменные иглы до неба. Золото их вершин блистало до горизонтов всех четырех сторон света. И когда племена девяти луков придут воздавать дань, они уже издали преклонят колени, ибо решат, что Ра на своей солнечной барке спустился на землю.

Мысль о том, сколько еще поколений в бесконечности времен, увидев ее обелиски, будут говорить о ней, возбудила царицу, и она решила поставить по всей стране множество великих сооружений для вечности со своим именем. Но как превзойти пирамиду Хеопса в пустыне? Какое возвести сооружение, чтобы было оно выше, прекраснее, великолепнее обоих каменных шпилей в храме?

Неферабет, мудрый писец, записал ее слова, а Сененмут выбил иероглифы на цоколях и покрыл их золотом. Юя, служанка, каждое утро при пробуждении царицы читала ей вслух: «Как верно то, что я живу, как верно то, что Ра меня любит и Амон хвалит, как верно то, что я ношу корону царства, как верно то, что Сет и Гор Верхнего и Нижнего Египта соединились во мне и я правлю подобно Гору, сыну Исиды, как верно то, что Ра на вечерней барке опускается за горизонт, а на утренней восходит, как верно то, что я живу вечно подобно звезде Сириус, так же верно, что покрыла я эти обелиски золотом, чтобы имя мое осталось в веках. И все, кто это видит, должны говорить: как похожи эти обелиски на нее, воистину дочь отца ее Амона!»

Взгляд Хатшепсут упал на Сененмута. Лишь он мог воплотить ее честолюбивые замыслы. Она восхищалась им — не как мужчиной, как архитектором! Естественно, женские чувства были ей не чужды, и бывали мгновения, когда она жаждала сильного обелиска Сененмута, но эти мгновения приходили все реже. Едва лишь желание было удовлетворено, Хатшепсут уже раскаивалась, что дала себя унизить мужчине, что стонала и визжала под ним подобно рабыне, подобно непослушному ребенку под хворостиной воспитателя. Она, Мааткара, дочь Амона!

Сененмут вопросительно посмотрел на возлюбленную. Где витает она в своих мыслях? Догадаться он не мог, но ясно видел, что охота на бегемота давно позабыта. Момент показался ему подходящим.

— Ты отправила Исиду в ссылку? — спросил он напрямик.

— Да, — коротко бросила Хатшепсут.

— Почему ты это сделала?

Царица недовольно мотнула головой, давая понять, что этот разговор ей неприятен, и грубо отрезала:

— Фараон Тутмос — да живет он вечно! — умер. Для его наложницы во дворце нет места.

Сененмут был потрясен жесткостью ее тона. Он даже на мгновение усомнился, та ли это женщина, которую он любит и чтит.

— У тебя не было причин ссылать Исиду в Бубастис, где ей придется выполнять самую черную работу.

— Черную работу? — Царица рассмеялась. — Никто не заставит ее делать этого. Уж от этого я избавила ее!

Не сдержавшись, Сененмут повысил голос, так что Нехси приложил палец к губам, призывая к тишине.

— Ты немедленно вернешь Исиду, — твердо сказал Сененмут. — И дашь ей самой выбрать, где жить. Если о твоих играх с матерью фараона станет известно, народ ужаснется жестокости фараона и все царство наполнится его врагами. Повсюду только и будут говорить: «Она не дочь Амона, а выродок Сета, сеющего на земле зло!»

Слова эти поразили Хатшепсут в самое сердце, и, словно очнувшись от дурного сна, царица прошептала:

— Я не могу вернуть Исиду, ибо…

— Ибо?.. — безжалостно потребовал ответа Сененмут.

Хатшепсут долго колебалась, а потом все-таки ответила:

— Два раба отвезли Исиду вниз по Нилу. Но не в Бубастис… Целью им был назначен город Шмуну на полпути к дельте Великой реки, где родина восьми древних богов. Там они привязали Исиду к спине дикого осла и угнали животного в пустыню.

Сененмут застыл подобно статуе бога в Карнакском храме. В первый момент он подумал, что царица шутит, но по трезвом размышлении понял, что она сказала правду. Хатшепсут между тем с демонстративным равнодушием наладила стрелу и, прицелившись в несуществующую птицу, направила ее в небо. Советник не вымолвил больше ни слова. Хладнокровие, с каким правительница сообщила о своей ужасной мести служанке Исиде, заставило его содрогнуться. Та ли это Хатшепсут, Прекраснейшая из женщин, которая, напевая, лежала на носу скользящей по зарослям тростника ладье, вылавливала цветы лотоса и любовалась проворными рыбешками? О, Амон, Мут и Хонсу, как могла женщина так перемениться?!

— Тсс! — вырвал Сененмута из задумчивости голос нубийца.

Нехси с помощью шеста удерживал барку в неподвижности и взволнованно указывал пальцем в конец тростникового пояса, за которым начиналась широкая песчаная отмель.

Теперь и Сененмут сообразил, что две округлые горы в мелководье были вовсе не валунами, а спинами бегемотов.

— Ближе, Нехси! — возбужденно прошипела Хатшепсут, глядя в ту сторону.

Нубиец выставил поднятую ладонь, жестом успокаивая царицу, потом медленно и бесшумно повел ладью к «валунам». Вот уже стали различимы бугорки глаз, уши, похожие на свернутые лепестки, и толстые ноздри, из которых доносилось размеренное посвистывание. Глаза гигантов были закрыты, как будто они спали, однако уши их постоянно двигались — казалось, они улавливают малейший звук, который раздается поблизости. Их лоснящаяся шкура поблескивала в косых лучах восходящего солнца, словно черный гранит, и Сененмут снова засомневался, что ее можно пробить стрелой, выпущенной из лука.

Глаза царицы разгорелись подобно красным глазам Сета. Она должна убить этого зверя! Даже если сегодня ей не удастся попасть в уязвимое место между лопатками, она будет пытаться снова и снова, пока не получит свой трофей.

Свист из ноздрей бегемотов стал громче, ритм его изменился, что обеспокоило царицу. Она показала Нехси, чтобы он продвинулся левее, и тот молча кивнул. Нос барки разворачивался бесшумно. Гигант слева должен стать добычей. Хатшепсут глазами отыскала то место между лопатками, куда должна вонзиться ее стрела — маленький бугорок на широком круглом загривке, — и уже больше не упускала его из виду. Сверля бегемота колючим взглядом, она твердила про себя как заклинание: «Я должна попасть, я попаду…» Подобно Амону, изгоняющему врагов, натянет она тетиву лука и пошлет стрелу, быструю, как сокол в небе; она не промахнется и сразит бегемота наповал. И народ будет ликовать, когда глашатаи разнесут по всей стране: «Мааткара принесла Амону свидетельство ее сиятельной мощи».

Пока высокий нос ладьи медленно поворачивался, царица, опустив лук и настороженно прислушиваясь к жертве, искала наилучшую позицию. Одно неверное движение, один неосторожный звук — и оба животных пойдут в атаку. Они опрокинут ладью и клыками толщиной с руку размелют, растерзают всех находящихся в лодке, прежде чем кто-то успеет прийти на помощь.

Сененмут трепетал от страха. Он хорошо знал безоглядную решимость Хатшепсут и ярость, с которой она, не считаясь ни с чем и ни с кем, приводила в исполнение то, что засело в ее голове. Царица и сама осознавала смертельную опасность их положения, но еще сильнее были ее страсть и неодолимое желание разделать гиганта подобно жертвенному животному перед алтарем бога. Одержать победу над бегемотом значило для нее победить собственную судьбу. Поэтому она или убьет, или погибнет!

Ладья, с трудом удерживаемая Нехси, стояла неподвижно. Хатшепсут подняла лук, Сененмут затаил