Нехси, нубиец, вел царскую барку через заросли тростника в дельте Нила. Он оставался верен Хатшепсут еще со времен ее детства, и царица осыпала его за это золотом и милостями, какие выпадают лишь на долю знатнейших в царстве, и столькими должностями и титулами, что вельможи завидовали ему.

Сененмут сидел на высоком носу узкой ладьи, бесшумно скользящей по воде, и не сводил глаз с Хатшепсут, которая, подогнув левую ногу, а правой упираясь в днище, наизготове сжимала в руках большой лук из темного дерева страны кедров подобно богу охоты. На ней была синяя корона-шлем с золотым уреем надо лбом, на руках до плеч нанизаны широкие золотые браслеты, шею и грудь облегал воротник-ожерелье ускх из сияющих пластин, повторяющих иероглифы одного имени: Мааткара. Торс царицы-фараона оставался нагим, и груди ее румянились, как плоды граната во время Шему. Чресла ее опоясывал короткий схенти, на ногах красовались сандалии, ремешки которых были затканы золотыми нитями и блестели, как паутина в каплях росы.

На четвертом десятке своей жизни стояла царица, однако ее чувственное тело нисколько не утратило своей привлекательности. Напротив, с тех пор как Хатшепсут стала одеваться как мужчина, чтобы всем царедворцам, чиновникам и подданным показать, что она фараон, законно восседающий на троне Гора, для Сененмута она была еще более желанной. Она могла носить синюю кожаную корону, скрывавшую ее волосы, подвязывать золотую бороду и пренебрегать своей пышной грудью, будто на ее месте был мускулистый мужской торс, но стоило ему запустить руку под короткий набедренный передник и нащупать проворными пальцами цветок лотоса, как он убеждался, что Мааткара женщина. Женщина, которая раздвигала ноги услужливее любой другой.

Женщина, отдающаяся мужчине с большей страстью, чем потаскухи из пригорода. Женщина, которая извивалась и визжала под ним подобно кошке под котом, треплющим ее за холку.

И все-таки на долю советника и возлюбленного царицы выпадало все меньше благоприятных случаев, чтобы доказать Хатшепсут свою любовь, и это жестоко ранило его. Будучи фараоном, Мааткара едва находила время для своего возлюбленного. Государственные дела были ей милее любви мужчины, и Сененмут всерьез опасался, что их многолетние отношения вот-вот оборвутся.

Нехси, бросив взгляд на царицу, застывшую в напряженной позе, покачал головой и шепнул:

— Отложи лук, госпожа. В здешних зарослях ты не найдешь бегемота. Я сейчас пытаюсь как можно ближе подойти к песчаной отмели, где животные оставляют следы.

Хатшепсут послушно опустила оружие на дно. Завалить бегемота было дозволено лишь фараону, и если такое случалось, всегда устраивался шумный праздник. Подобный трофей служил свидетельством силы и мощи царя, и уже никто не мог оспорить у фараона его титул. Но у Мааткары был и другой повод искать схватки с бегемотом: бегемотоподобная богиня Нила Тоэрис имела человеческие руки и женскую грудь и ее чтили как богиню плодородия. Египтянки ставили ее статуэтку над постелью, изображали на опорах для головы, чтобы вымолить детей. Хатшепсут неизменно страдала от незаживающей раны: она так и не сумела родить Гора. Не то чтобы она ненавидела своих дочерей Нефруру и Меритру, но любви, связывающей мать и дочерей, не было. Так что одно только представление о том, как она сражает священное животное богини плодородия Тоэрис, доставляло ей несказанное блаженство. Возможно, уложив его отравленной стрелой, она вернет себе уверенность в собственном достоинстве. Как бы то ни было, на подобающем расстоянии от барки царицы следовали жрецы, писцы и вельможи, облеченные доверием разнести по всей стране весть, что Мааткара, женщина-фараон, убила бегемота, священного животного богини Тоэрис. На стенах храмов и государственных зданий, построенных Хатшепсут, должны быть высечены надписи, что царица-фараон добилась того, в чем было отказано ее супругу, отцу и отцу отца. И никого уже не будут снедать сомнения, что их правительница соединяет в себе ловкость дикой кошки и могущество льва.

Сененмут сильно сомневался, что возлюбленной удастся эта затея. Более того, он даже желал, чтобы она закончилась провалом, поскольку боялся, что столь важное событие еще больше укрепит ее позиции как фараона, а значит, приблизит конец их любви.

— Отец мой Рамос, — начал Сененмут, — говорил мне, когда я еще носил локон юности, что бегемоты очень коварные животные и разумом превосходят человека. Как-то он рассказал об одном юноше из Мемфиса, сто лет назад метнувшем копье в бегемота. Чудовище, взревев, скрылось под водой. Шли годы, юноша вырос в мужчину. Однажды вечером сидел он с женой на берегу Нила. И вдруг воды разошлись и огромный бегемот бросился на них и растоптал обоих ножищами подобно тому, как давит виноградарь винные ягоды, отжимая сок. А из спины зверя все еще торчало копье.

Хатшепсут засмеялась, будто смехом хотела вселить в себя мужество.

— Ты не повергнешь меня в страх, мой верный спутник, — заявила она. — Ибо я нацеливаю стрелу мою не в спину зверя, где шкура непробиваема, как кожаный щит азиата, а меж лопаток — там уязвимое место чудовища! Попадешь туда — и успех обеспечен.

При этих словах глаза повелительницы грозно сверкнули подобно взгляду воина, готового к жестокому мщению.

Встревоженные царской ладьей, из зарослей тростника выпорхнули дикие утки с темно-зеленым оперением и, громко хлопая крыльями, полетели на запад. Хатшепсут играючи подняла лук, натянула тетиву, и стрела, со свистом рассекая воздух, полетела вослед и нагнала свою цель. Утка пару раз перевернулась в воздухе, отчаянно взмахивая крыльями, и, словно деревянная чурка, шлепнулась на воду.

Царица усмехнулась, Сененмут молчал. Время от времени одна-другая птаха восхваляла Ра своими трелями или лягушка плюхалась на мелководье и уплывала, подергивая лапками. Сененмут предался воспоминаниям о том, как впервые встретил Хатшепсут. Два десятка лет пролетело с тех пор, как его неверная стрела попала в служанку царевны, а заодно и разом переменила его жизнь. Как непостижимо правят боги судьбами людей!

Неотесанный крестьянский парень с плодородных земель ныне возвысился до Величайшего из великих государства. Пять или шесть дюжин различных должностей и титулов отличали теперь его персону, и люди падали перед ним ниц. Его искусность, его несравненная отвага в обхождении с камнем принесли ему славу любимца богов; матери протягивали ему своих детей, ибо верили, что одно лишь прикосновение Величайшего из великих даст им счастье.

Что было делать Сененмуту? Что он мог сказать им? Пожелать счастья, которого они так жаждут от него, но которого не дано ему самому? И кто бы ему поверил? Да его просто высмеяли бы! Но это было правдой: он, сын Рамоса и Хатнефер, был до глубины сердца несчастлив. Женщина, которую он любил, все больше отдалялась от него. Да, она осыпала его золотом и почестями, но все золото и все почести он бы не колеблясь отдал за то, чего ему не хватало: за любимую супругу.

Однако его возлюбленная назвала себя фараоном. Не женственность, нежность и любовь считала она добродетелями, а твердость, власть и признание. И если бы не те редкие ночи, которые она проводила в его объятиях, маленькая и беззащитная, как пустынная мышка, Сененмут засомневался бы, осталось ли в Маатхаре еще хоть что-то от юной Хатшепсут.

Царица тем временем равнодушно наблюдала, как Нехси выловил из воды утку, как выдернул стрелу из тушки… Схожие обстоятельства даже мимолетно не напомнили ей о той ситуации, когда она познакомилась с Сененмутом. Боги обманули Мааткару и лишили ее, дочь Амона, заслуженного счастья — вот все, что она помнила. Жертвенный дым сотен телят, ее ревностные молитвы и бесчисленные статуи богов из черного гранита не нашли отклика у богов. Казалось даже, что боги пренебрегают ее дарами, когда порыв сильного ветра в храме Карнака заставил стелиться по полу дым жертвенного огня, а потом и вовсе