монастыря осталась эта фамилия…

– Взять на время иное имя, если это не делается с тем, чтоб замести следы преступления, – деяние не наказуемое, – сказал Баг. – Не останавливайтесь на незначащих подробностях, подданный.

Кипятков перевел на него пристальный взгляд.

– Судя по речи, вы из Внешней охраны? – спросил он.

– Имею честь быть ланчжуном упомянутого Управления, – ответил Баг.

Кипятков чуть заметно покивал, потом повернулся к Богдану:

– А вы? Неужто и впрямь с самого начала?..

– Нет, – качнул головою Богдан. – Случайность.

– Я знал, что раньше или позже все может выплыть, потому и убивал за сезон не более четырех лисиц… кто-то да обратил бы внимание на мои ежегодные приезды, а спрятать трупы лисиц получалось не всегда – то мимо проходит кто-то, то… – Он не закончил и лишь вяло шевельнул в воздухе ладонью. – Но не думал, что так быстро.

– Почему вы не действовали сообразным порядком? – спросил Баг. – Ведь против ваших лекарственных целей вряд ли стали бы возражать казенные учреждения…

– Потому что монастырь, – с тихим отчаянием произнес Кипятков. – Заниматься здесь забоем животины мне не разрешили бы ни в коем случае. А выманить лис на большую землю не представлялось возможным… да и тайна, с помощью которой я надеялся обогатить Лекарственный дом Брылястова, почти наверняка выплыла бы наружу.

– Лекарственный дом – и себя, – с укоризной подал голос Богдан.

– Да, и себя! – с вызовом выкрикнул Кипятков. – Не вижу в том ничего зазорного! Лишь полный дуцзи[63] не использовал бы такой случай! Это же золотое дно!

Отец Киприан прервал свое мерное хождение.

– Сладчайший Григорий Палама учил: «И Исаак был богат, но чрез боголюбие, милосердие и странноприимство не токмо сам получил спасение, но сделался и местом спасаемых», – проговорил он. – Не в золотом дне дело.

И вновь принялся мерить покой невидимыми под рясою шагами.

Некоторое время все молчали. Потом Баг сказал:

– Продолжайте, пожалуйста.

– Изысканиями я установил, что возбудительный состав производится в лисьих надпочечниках, а затем быстро поступает в кровь и через оную – в слюну, каковую лисица и впрыскивает затем при поцелуе, – заговорил Кипятков. – Я предположил, что вытяжка из надпочечников и должна послужить искомым лекарственным зельем… так и случилось. Лекарство прошло все положенные испытания! Единственное, чего я не сказал чиновникам, – это то, что годятся тут надпочечники совсем даже не любой лисы. Только лис-оборотней, обнаруженных мною здесь… на земле, между прочим, вашего светлого острова, владыка! Я же ваш остров от оборотней чистил попутно!

– Ну-ну, – сказал архимандрит. – Некоторые литераторы тоже повадились одно время Иудин грех в подвиг возводить. Мол, если бы не предательство, Христа Бога нашего не распяли б и Он бы не прославился, – так слава Иуде, вот истинный герой… Оставим это. Лучше уж оставим. Не то я, не ровен час, разгневаюсь…

– Оставим, – покорно кивнул Кипятков; перед перспективой такого поворота он сразу стушевался. – Но что мне светские власти могут вменить в вину, вот чего я не понимаю? Недозволенную охоту на лис? – Он издевательски оскалился, глянув на Бага.

Тот медленно поднялся с койки.

– Вас интересует лишь ваша формальная вина? – тихо, но с явной угрозой спросил он.

Богдан сделал другу успокаивающий жест рукою.

– Дело в том, что вы, подданный Кипятков, встретили удивительное чудо природы. А чудеса природы обязательно содержат в себе много непознанного. Коль скоро дающее могучий эффект и баснословную прибыль лекарство вы производили из чуда, у него, у этого лекарства, вполне могли быть – и действительно оказались – совершенно непредсказуемые последствия употребления. Но ни вы не озаботились этими размышлениями, ни казенным медикам не дали такой возможности, ибо не ввели их во все обстоятельства. Понимаете? Непредвиденные последствия. Вы их предвидеть, по всей видимости, не могли. И проверяльщики тем более. Но вы обязаны были задуматься о том, что странное явление вполне, и даже почти наверняка, может вызывать очень странные последствия, – и обязаны были быть куда осторожнее. Это с формально-правовой точки зрения. О морали я пока не говорю.

– Что за последствия? – с несколько высокомерным недоумением спросил Кипятков. – Я все проверял самым тщательным образом! Да и потом…

– Есть такая вещь – карма, – сказал Баг, подойдя к койке Кипяткова вплотную; Кипяткову пришлось задрать голову, чтобы смотреть ему в лицо. – Может, слышали?

– А с другой стороны, – вступил Богдан, – в Ордуси живет довольно много людей, которые являются потомками тех, кому когда-то, давным-давно, достичь славы или благосостояния бескорыстно и старательно помогли именно те самые лисы, коих вы сейчас с таким отвращением назвали тварями. Кто-то из этих потомков ведает о том, кто-то нет, кто-то хранит эти сведения как семейные предания… А все равно. Карма. По вашей милости эти люди, принимая ваше замечательное лекарство, сами того не ведая и полагая, будто знают, что принимают – все ведь на вкладыше написано, лисья, понимаете ли, рыжинка! – поедали части зверски умерщвленных вами же лис-оборотней, дальних потомков тех, коим обязаны своей нынешней жизнью и положением. И потом благодаря этому поеданию любили – и зачинали!

– Боже… – пробормотал в полной растерянности Кипятков; он начал понимать.

– Междусобойные сведения! – издевательски отчеканил рассвирепевший Баг. – Секрет производителя! Золотое дно! Одни на весь мир!! Вашими заботами за последние полтора года в Ордуси умерло двенадцать детей!

– Что? – едва слышно просипел Кипятков.

– Двенадцать новорожденных детей! Двенадцать! Воздаяние!!

Кипятков сгорбился и спрятал лицо в ладонях. Плечи его несколько раз крупно вздрогнули.

И вдруг Баг понял, что больше говорить нечего. И предъявить, с точки зрения формального права, Кипяткову действительно, в общем-то, нечего. Во всяком случае, соизмеримого с последствиями его деяний.

Разговор вдруг окончился.

«Не бил тех, что сидят на земле…» – как пульс, билось в голове Богдана.

Отец Киприан вновь прервал хождение.

– Что ж… – проговорил он. – Кажется, все. Вы узнали то, что вам, драгоценные человекоохранители, было потребно… Сей узнал то, что ему давно надлежало знать. А дальше – Господь рассудит. Буду молиться, вопрошать и думать. Светским властям тут, я мыслю, и впрямь не с руки…

Ни Баг, ни Богдан даже не попытались возразить. Переглянулись. Богдан неловко поднялся с подоконника, и ечи пошли к двери.

Но уже на пороге Богдан не утерпел, осененный новой мыслью.

– Послушайте, подданный Кипятков, – проговорил он, обернувшись. Лекарственник так и сидел, сгорбившись и спрятав лицо в ладони. – Послушайте. Я не понимаю. Вы сами сказали, что были уверены: раньше или позже вас вычислят. Вы же умный человек… И тем не менее раз за разом продолжали ездить сюда сами. Неужели не могли перепоручить кому-то? Я знаю, у вас есть… э… чрезвычайно близкий и преданный друг. Хотя бы с ним через раз… Это же вдвое продлило бы вероятный срок, в течение коего вы могли рассчитывать оставаться незамеченными. Не так ли?

Кипятков отнял ладони от лица и поднял на Богдана взгляд. Лицо было белым, а взгляд – безжизненным.

– Вы и это про меня уже успели выяснить… – проговорил он. – Да, у меня есть очень близкий и очень преданный друг. Вы женаты? – вдруг спросил он Богдана.

Тот растерялся:

– Да…

– Странно. Не завидую вашей жене. – Бледные губы Кипяткова на миг растянулись в слабой улыбке. –