сей раз, правда, это не были комментарии великого Чжу Си – Баг искал спокойствия, изнуряя себя более трудным и изощренным толкованием речений Конфуция, принадлежащем кисти также великого, но гораздо менее, чем Чжу Си, известного ученого-отшельника Алсы Маэртындзэна, уединенно жившего и творившего почти три века назад в предместье Хивы. Обладая поистине необычайной ученостью, Алсы посвятил изучению двадцать второй главы «Суждений и бесед» всю свою долгую жизнь; в результате появился комментарий, объемом в два раза превышающий любой из ныне известных – и местами сам требующий дополнительных пояснений, каковые и были добавлены в современные издания этого редкого текста.

Однако стоило Багу покинуть уютную кабину цзипучэ и выйти под дождь, как смятение – пусть и не такое уже сильное – вновь охватило его. Таким он и предстал перед своим старым учителем, почтенным Артемием Чжугэ: рассеянный, совершенно забывший о том, как собирался строить разговор. В результате, к радости дасюэ-ши, Баг и сам не заметил, как обязался в следующем месяце провести целых десять встреч с соискателями звания сюцаев законоведения. Мысли ланчжуна были заняты тем, как бы половчее выяснить у седовласого Артемия, есть ли среди его будущих слушательниц некая молодая преждерожденная, столь сильно напоминающая внешностью сиятельную принцессу Чжу; но случая так и не представилось. Да и как спросить?..

А потом, уже когда он, обменявшись с престарелым Артемием – Чжугэ Ляном сообразными церемониями прощания, покидал до боли знакомые по студенческим временам своды, ему вспомнились слова шилана: «Обсуждалось у них на соборе группы несколько вероятных персон, да только твоя перевесила. Особенно, Артемий сказал, староста группы, девушка аж из Цветущей Средины за тебя ратовала… забыл, как ее…»

Это его добило.

Неужели она?

Не может быть!

Почва ускользала из-под ног честного человекоохранителя. Все перепуталось, все расползалось под руками, чего ни коснись. Багу вдруг стало казаться, что он не знает, как дальше жить.

Это была совершенно новая для него мысль.

Вчера, оставив после беседы обоих тангутов под присмотром строгого архимандрита и вверив ему их судьбу, Богдан с фонарем в руке бросился обратно к ловушке. Еще здесь почувствовав, что тангуты не виновны и произошло нелепое недоразумение, он, оставив Бориса в засаде, вместе с Арсением отвел несчастных Вэйминов для предложенного им разговора начистоту прямо к владыке – а затем, уяснив все, что мог, решил сызнова занять пост.

За то время, что Богдан провел в кремле монастыря, наставник разведшколы и предводительствуемые им бывшие громилы успели сменить Бориса и Арсения. Какое-то время минфа опасался, что в ночной темноте его могут принять за преступника, но он недооценил своих помощников. Будто из-под земли перед ним вырос рослый послушник и, едва ли не вытянувшись по стойке «смирно», коротко сообщил, что за истекший период времени к ловушке никто не приходил. Потом, приняв более вольную позу, уже совсем не по-казенному предложил: «Шли бы вы отдыхать, преждерожденный Богдан. Мы, конечно, до света отдежурим – но вряд ли он ночью придет. Не станет он фонарем внимание привлекать. На рассвете ждать надо».

Однако на рассвете к ловушке тоже никто не пришел. Богдан, не сомкнувший за ночь глаз – успокоиться не помогали никакие молитвы, – чуть начало светать, был уже у ловушки. Никого.

Потом сторожа еще раз сменились, и Богдан вдругорядь оказался в обществе Бориса и Арсения. Они, как и вчера, заняли свои места в засаде согласно замыслу осназовца, затаились, но шло время, и никто, никто, кроме самих сторожей, не нарушал лесной покой. Утро неслышно переплавлялось в день… засада не срабатывала.

Богдан буквально с ума сходил. «Ну не может преступник оставить капкан без присмотра столь надолго, не может, – в тысячный раз прикидывал он и в тысячный раз приходил к одним и тем же выводам. – Смысл теряется! С какой бы целью он ни совершал свои гнусности – оставлять пойманную лису сидеть в капкане более суток – либо выть, ежели осталась жива, либо разлагаться, если капкан прервал ее жизнь… бессмысленно. Совершенно бессмысленно. Он что-то почуял или…».

У Богдана аж дух захватило.

Злоумышленник не приходит, потому что не может, не в состоянии прийти! Случилось нечто такое, что ему не позволяет проверить капкан. Он бы и хотел, да – никак!

И снова, как и вчера после появления тангутов, Богдан, нарушая все уговоры, встал, не скрываясь, и крикнул:

– Ечи, вы на всякий случай побудьте еще здесь, а мне надо немедленно в кремль!

Через час минфа уже носился по служебным помещениям – откуда только силы брались! – в поисках отца благочинного.

Богдан отыскал его в монастырской библиотеке, служившей одновременно хранилищем книг и всех старых бумаг, – и в этом тоже было редкое везение.

– Отец Агапий, – почтительно подошел к благочинному с трудом сдерживающий возбуждение сановник, – не могли бы вы уделить мне некую толику вашего драгоценного времени?

– Настоятель уж предупредил меня, преждерожденный Богдан, чтоб я, ежели понадобится, оказал вам всевозможное содействие, – ответствовал, подняв голову от бумаг, отец Агапий, низенький и уютный человек преклонных лет.

– Вот и славно. Мне нужен перечень всех богомольцев, паломников, обетников и трудников, кои посетили светлый остров в конце лета и осенью прошлого года.

Редкие брови благочинного отца взлетели вверх.

– Время потребуется, – покачал он головой.

– Что ж, – сказал Богдан.

К сожалению, компьютерного учета в монастыре не признавали.

Свой список Богдан легко и быстро составил сам; тут-то для него не было трудностей. И когда спустя минут сорок отец Агапий вышел к нему из архива с просторными листами – «Почерк мой мелок, зело уписист» – бумаги в руках, он был уже готов к работе с ними.

В списке, составленном отцом Агапием, значилось шестьсот двадцать пять фамилий. Эти люди трудились в монастыре в то время, когда тангуты обнаружили обезображенные тела своих племянниц, и уехали с острова последним перед ледоставом рейсом «Святого Савватия», когда бесчинства с лисами прекратились.

В списке, который набросал Богдан, было всего лишь девять фамилий.

Это были люди, уложенные позавчера с травмами в монастырскую больницу.

В обоих списках повторялось только одно имя.

И тогда Богдан понял, почему так был ошеломлен приключившейся бедой, так страдал и маялся, так допрашивал врачей, когда же снимут гипс, крепкий крестьянин с Кубани Павло Заговников.

– Отец Агапий, – стараясь говорить спокойно и не выказывать волнения, спросил Богдан, – а электронная связь в монастыре есть?

Благочинный в ответ отрицательно покачал головой.

– Зачем она нам, – мягко сказал он. – Мы живем, не торопимся… К Господу все успеют, а больше и волноваться в жизни не о чем, и спешить некуда. В Больших Зайцах, на почте, есть.

Богдан благодарно кивнул.

Без помощи драг еча Бага и без тех сведений, которые мог дать только он, было теперь просто не обойтись.