Отец Килриан лишь крякнул. Половицы громко, словно бы тоже негодуя, скрипели под его медленными, вескими шагами.

– Он наутро сказал, что сделал это лишь раз. Хотел хоть так продлить род. Но потом… не мог остановиться. Способности девятихвостой лисы очень велики. И сил она выпивает очень много. И еще… мы потом поняли… наш старший изловил ее силой, и лиса так и не смогла простить унижения.

Кэ-ци прервал свой печальный рассказ. Видно было, что слова даются ему с великим трудом; на лбу набухли крупные капли пота, и он медленно отер их ладонью. Младший не сделал на этот раз ни малейшей попытки вставить хоть слово – сидел, понуро глядя в пол.

– У лисы родилось множество лисят. Но… один-единственный мальчик! – на миг потеряв власть над собой, горестно выкрикнул суровый тангут. – Остальные – девочки, и… и это все были лисы!

Богдан вздрогнул. «Какие беды, – подумал он. – Невидимые миру… беспросветные страшные беды… Куда смотрело Срединное управление этического надзора в Ханбалыке!»

– А старший брат вскоре умер от истощения жизненных сил. Лиса залюбила его. Не простила насилия, хоть он и стал отцом ее детей. Она, должно быть, сама не сознавала, что делает, чувства взяли верх. Но когда поняла, что от ее злобы скончался муж, досуха исчерпав светлую мужскую силу, она… – Кэ- ци тяжело помотал головой. – От стыда она пыталась покончить с собой, но у нее не хватило духу. Тогда, взяв детей, она бежала прочь. Мы искали ее по всей стране. Нашли тут, на другом краю. Она надеялась в глуши скрыться от нас… от братьев того, кого погубила. Может, думала, мы будем мстить… Святой отец, – глянул он исподлобья, – дозвольте мне глоток воды?

Отец Киприан, не прерывая своего скорбного хождения, сделал бровями знак младшему Вэймину: возьми вон там. Молодой тангут вскочил, бросился к бутыли.

Старший действительно сделал один-единственный глоток и отставил почти полный стакан. Закаленный бедами тангут привык обходиться малым.

– Мы искали ее долго, очень долго. А когда нашли, все уже было, как теперь. Единственный сын пленил лису и пользуется ее силой… она, как всякая женщина, не способна ни в чем отказать единственному отпрыску мужского пола. И дочери обосновались неподалеку от матери…

Архимандрит наконец не выдержал.

– Почему в нашем монастыре? – прервав хождение, процедил он. В негромком голосе его ржаво гремела гневная сталь.

Кэ-ци горестно качнул головой.

– Нам трудно сказать… Они хорошие девочки, но жить-то надо. Мы рассудили так, что здесь, где приезжие паломники разлучены с супругами и возлюбленными, лисам достается больше их силы. Да еще я думаю… они не хотели встревать между мужчинами и их женщинами там, на большой земле. Разбивать семьи, отнимать у женщин их законное семя…

– К монахам они не приходят, отче Киприане, – сказал Богдан. Киприан кинул на него быстрый, пытливый взгляд.

– Уверен? – коротко спросил он.

– Почти, – честно ответил Богдан. Отец Киприан помолчал. Потом возобновил хождение.

– Продолжайте, Вэймин Кэ-ци, – сказал он.

– Сын держит маму в клетке, – продолжил Кэ-ци. – Мы не знаем, где именно… Вот уж который год мы чуть не каждую седмицу ходим к нему на поклон. Умоляем освободить ее… она не заслужила вечного заключения, и так уже достаточно страдала! Мы не испытываем к тетушке зла. Но он смеется нам в лицо. Он нехороший мальчик. Он пользуется ею. А мы не можем применить силу. Он же племянник наш по лисьей линии… – Тангут запнулся, потом протянул руку к стакану, взял его; пальцы заметно дрожали. Сделал еще глоток. Отставил стакан. – А в прошлом году… нас отнесло ветром к Муксалмской дамбе, потому и оказались мы в неурочном месте… И с катера увидели в воде возле берега распотрошенное тело одной из племянниц. Это было как гром средь ясного неба. Словно Тенгри ударил посохом в здешний Тибет… Мы перебрались из Кеми сюда, поселились в странноприимном доме и взяли за правило обходить остров… простите, но про такое мы никому не могли рассказать… слишком, слишком стыдно. Если бы этот добрый человек не поймал нас у капкана и не припер к стенке, мы бы никогда…

– Что вы успели выяснить? – тихо перебил Богдан. – Кто и зачем совершает эти зверские убийства?

Странно прозвучало это определение применительно к человеку, который убивает зверей. Но никого из тех, кто находился сейчас в гостином покое, оно не покоробило. Богдан сказал верно.

Тангут отрицательно покачал головой.

– Почти ничего… Зачем, кто – это для нас загадка. Как и год назад… Прошлой осенью мы успели найти еще один столь же изувеченный труп. После убийства прекратились. То было в десятом месяце… Последние паломники, если не остаются на зиму, уплывают как раз в это время. Позже сюда не пробиться по ледяной шуге… В конце этого лета мы опять начали обходы. Пришел сампан. Через несколько дней мы нашли труп и поняли, что убийца вернулся. А через два дня – еще труп, и от трупа шел этот добрый человек. – Кэ-ци чуть шевельнул в сторону Богдана лежащей на коленях треухой шапкой, которую на протяжении всего рассказа тискал в руках. – И поселился он на отшибе, как раз на том краю острова, где живут наши девочки. Близ берега, где мы впервые увидели убитую племянницу. И все время бродил один… – Степняк чуть поднял голову и виновато глянул Богдану в глаза. – Простите, преждерожденный.

– А я думал на вас, – сказал Богдан. – Простите и вы меня, преждерожденные Кэ-ци и Чжу-дэ.

– Сегодня такой день, – уронил отец Кип-риан, – что все просят друг у друга прощения. – Он бросил взгляд на Богдана. – Вот что вы мне скажите… кто этот ваш мальчик?

Кэ-ци попытался ответить, но слова застряли у него в горле. Комкая шапку в крепких грубых ладонях, он поднял ее и уткнулся в нее лицом. Младший не нарушал молчания.

– Виссарион Неистовых… – вымолвил старший после долгой паузы.

Частное расследование зашло в тупик.

Баг начал чувствовать это еще вчера, когда в расстроенных чувствах вернулся домой, рассеянно повозился, чтобы хоть немного успокоиться, со столь же рассеянным Судьей Ди – кот довольно вяло бил лапой со спрятанными когтями по протянутой руке, будто тоже думал о чем-то своем, – а потом позвонил наконец Стасе.

Разговор вышел долгим и грустным. Стася напомнила ему, что в пятницу, послезавтра, похороны; она не просила его прийти, но дала понять, что была бы рада опереться в такой час на его руку. Баг ничего не обещал – работа могла сыграть с ним любую шутку, и загадывать на два дня вперед он всегда считал сущей нелепицей, ибо, как говаривал Богдан, каждый день сам себя кормит; но сказал, что постарается быть.

Утром он окончательно понял, что зашел в тупик. Не на уровне ощущений понял, а всем своим существом.

Не умел он вести частные расследования. Может быть, оттого, что слишком привык ощущать у себя за спиной поддержку всей мощи человекоохранительных органов великой страны; даже не мощи, что ему мощь, он сам кому хочешь мощь покажет; не мощь – авторитет. Он не умел и, что греха таить, не хотел уметь притворяться, юлить, обманывать… Он хотел чувствовать себя в своем праве. Естественность во всем, и это – правильно.

Что с того, что он выяснил ключевую роль Кипяткова? Ее можно было предположить с самого начала; это же самое вероятное: больше всего о выпускаемом в отделе жизнеусилнтельных зелий лекарстве знает начальник этого самого жкзнеусилителыюго отдела. Очевидно же. Не надо быть хитроумным Янь-цзы[53], чтобы это предсказать, даже справки наводить незачем – ясно и так. И когда Баг вот так вот запросто себе в этом признался, его охватила такая тоска, что захотелось выпить эрготоу прямо с утра.

Что толку теперь ждать возвращения Кипяткова из отпуска? Все равно у него ничего нельзя спросить.