порывов ветра, сек их тогда с Богданом немилосердно – они пришли в Храм в надежде найти решение сходной проблемы[48]. И чем это решение кончилось: Богдан теперь на Соловках, ютится в деревянном гробе, наверное, в какой-нибудь холодной землянке.

Но тогда у них хоть уверенность была. Доказательств не было, но уверенность – была. А сейчас…

При дневном свете, под унылым, но таким вещественным дождем, среди проносящихся по магистралям повозок все ночные разыскания казались бессмысленной игрой ума. Вроде знаменитого варварского: сколько ангелов может поместиться на острие иглы? Или: все умершие люди хоть раз в жизни ели огурцы; следовательно, мы вправе предположить, что они умерли от отравления огурцами.

Но огурцы хоть реально существуют! А лисы-оборотни и их чары… Кто их видел? Да, у Пузатого А-цзы собрано громадное количество случаев встреч с лисами, но ведь это – всего лишь изящная словесность, которую добросовестный ученый прочесал вдоль и поперек.

Плоды художественного вымысла. Да, какое-то количество действующих в этих историях лиц восходит к вполне реальным людям, потомки которых в изобилии рассеяны по всей Поднебесной. Ну… и что?

Нет, к Тени Учителя обращаться бессмысленно. Все очевидно, все ясно. В «Беседах и суждениях» недаром сказано: «Благородный муж мечтает о том, чтобы не нарушать закон и потому не подвергаться наказаниям; низкий человек мечтает о том, чтобы, если он нарушит закон, его бы простили». Или: «Почтительность, не оформленная правильными церемониями, порождает суетливость; осторожность, не оформленная правильными церемониями, порождает робость; смелость, не оформленная правильными церемониями, порождает смуту; прямота, не оформленная правильными церемониями, порождает грубость». Вот что сказала бы Тень Учителя.

Незаметно Баг очутился на мосту Лошадницы Анечки. Уставился на серо-свинцовую угрюмую воду – по темной поверхности мелкой рябью, ровно невидимая тысяченожка, топтался дождь.

На Часовой башне начали отбивать два часа пополудни.

На работе Баг попытался отвлечься. Пролистал записи бесед с Обрезом-агой – недурственно. Яков Чжан постепенно становился специалистом своего дела. Вчера, оказывается, он все-таки дожал опиумоторговца: тот признался, что впал в заблуждение, и теперь работа с ним могла двигаться дальше. Закон есть закон. Если преступник, сколь бы ни были очевидны вещественные доказательства его вины, не признает себя заблужденцем, его нельзя вынуждать давать показания, его, в сущности, вообще невозможно о чем-либо настойчиво и назойливо спрашивать; Ордусь, хвала Будде, не Португалия какая- нибудь. Если человек, уверенный в своей правоте, не хочет разговаривать с тобой и тем более отвечать на твои вопросы – он в своем праве. Все показания, полученные прежде, чем обвиняемый признался в том, что заблудился на жизненном пути, могут быть опротестованы как полученные под противузаконным давлением. Такого человека, коли вина его доказана тремя и более непосредственными свидетелями его человеконарушения, можно осудить и подвергнуть вразумлению, но вызнавать у него что-то – нельзя.

Так что теперь все в порядке. Молодец Яков. Вскоре можно будет поручать ему самостоятельные дела. Ниточки от разговорившегося Обреза потянулись и в Рангун, и в Катманду… и к перевалочной базе гератской… и даже в Южную Америку. А некоторые иноземцы еще смеют легкомысленно утверждать, что Ордусь – мировая, мол, империя. Вот где, тридцать три Яньло, мировая империя!

И то правда – пришло время налаживать взаимодействие с иноземными человекоохранителями. Не от случая к случаю, как иногда в вопиющих положениях, после долгой предварительной дипломатической переписки делается, и не на дружеском уровне, как вот с Дэдлибом получилось, – а всерьез. Общие учреждения создавать, постоянные.

Закон есть закон…

Да, конечно.

Баг с треском захлопнул материалы дела.

Закон законом, а пора к Брылястову.

– Вот такие дела творятся, отче, – закончил свой рассказ Богдан.

Архимандрит, хмурясь, перебирал волоски своей широкой бороды. Потом поднялся и долго молчал, прохаживаясь по гостиному покою.

– За поспешное предположение, будто вчерашний случай несчастный нарочито подстроен был, чтобы со мною расправиться, винюсь и прощения прошу нижайше, – добавил Богдан негромко. – То гордыня меня обуяла… от потрясений, полагаю. Хотел бы кто меня убить – сделал бы это ночью, никто б и не услыхал. А труп в пролив бы кинул, скажем. Все знают, что живу уединенно, брожу невесть где… покалечился, упал в буреломе, поди сыщи… Нет, не из-за меня леса рухнули. Полагаю, впрямь несчастный случай. Простите, отче.

Киприан, не приостанавливая задумчивых хождений, кивнул молча и широко перекрестил Богдана.

– Бог простит, – все же произнес он потом. И опять умолк надолго.

Наконец остановился у оконца, к Богдану немного боком, и заложил руки за спину.

– Вэймины, конечно, люди сторонние, – раздумчиво произнес он, глядя в стену. – Живут наособицу, к нам не липнут, мы к ним тоже не вторгаемся… Странные-то они странные, да только так мыслю я, что всякий человек, на тебя и твоих ближних не похожий, обязательно кажется странным. Он – тебе, а ты – ему… Ни в чем предосудительном никогда их не замечали. Какие-то дела у них с Виссарионом Неистовых, что в Кеми живет и артель рыболовную держит. Тот человек тоже странный, но и опять-таки: что с того? Честный и добрый подданный со странным характером. Эка невидаль! Артель свою, судя по плодам ее, организовать сумел блистательно, пользу да прибыток великий приносит… А в чужие дела, покуда они вреда не чинят иным подданным, никому соваться невместно. Церкви – особливо. Да не думаю я, что сие Вэймины вершат, не думаю… Хотя тебя понимаю. Складно все против них легло.

– Я ведь тоже уверенности не имею, – пожал плечами Богдан. – Покамест это просто версия. Качнулся с носков на пятки.

– А вот что доверие служителя в странноприимном доме обманул – худо. – Архимандрит, недобро посверкивая глазами, огладил бороду. – Худо и нехорошо!

Богдан смиренно кивнул, внутренне готовясь к серьезной взбучке. Он понимал, что архимандрит сильно переживает случившееся в его гнезде нестроение; такие дела под носом творятся, а владыка от заезжего трудника о том впервой слышит. Было от чего прийти в дурное расположение духа – а под горячую руку, коль Богдан рядом случился, могло достаться как раз ему.

Ряса и клобук от слабостей человеческих не избавляют; преодолевать их помогают, верно, путь указывают, да, от одиночества спасают надежно… Но слабости человеческие – не отдельный отросток души, вроде аппендикса, а постриг – не его удаление.

Старый ракетчик, однако ж, совладал с собою. Еще помолчав, он тихо спросил:

– Что мыслишь дальше делать, Богдане?

– Кто капкан ставил – тот к нему придет, – отвечал Богдан. – Засада нужна круглосуточная. Но состава преступления нет. И сам я казенным порядком действовать не могу, и подмогу вызвать из столицы никаких формальных поводов не имею. Подумаешь, капкан в лесу. Один. В худшем случае, браконьерство мелкое, а то и просто хулиганство… Помощь мне от вас потребуется, владыка. Сам я при всем желании один в кустах сидеть сутками без продыху никак не сдюжу.

– Помогу, – кивнул архимандрит. – Молодые послушники у меня крепкие имеются.

– Не думаю, что это долго продлится.

– Да уж сколько надо! – вновь с некоторой сварливостью в голосе вскинулся Киприан и тут же осадил себя. Глянул на Богдана с какой-то даже искательностью. – Ты уж распутай нам все это, минфа, прекрати безобразие…

– Постараюсь, отче, – сказал Богдан. – С Божьей помощью.