установку и требовать возмещения убытков, хотя это стоило бы сделать.

Мне остается утешаться одним – сказать себе, что я устроил хорошее жилье для тех, кто поселится в нем после меня, хоть я их, конечно, не знаю. Кстати, я еще до приезда Рулена ходил с этой целью на газовый завод.

Рулен согласился со мной. Сам он рассчитывает осесть в Марселе.

Эти дни я чувствую себя хорошо, если не считать какой-то смутной тоски, причину которой мне трудно определить. Как бы то ни было, я больше не слабею, а, наоборот, окреп и работаю.

У меня сейчас на мольберте персиковый сад у дороги с Малыми Альпами на заднем плане. В «Figaro», кажется, опубликована прекрасная статья о Моне, по словам Рулена, он прочел ее и был изумлен. Снять или хотя бы даже найти новую квартиру, тем более с платой помесячно, – трудная проблема. Г-н Салль рассказал мне об одном очень хорошем доме, который сдается за 20 франков, но предупредил, что меня, может быть, опередят другие. На Пасху мне предстоят платежи – квартирная плата за три месяца, расходы по переезду и т. д. Все это и неудобно и грустно, особенно потому, что не дает оснований надеяться на что- нибудь лучшее. Рулен сказал, вернее, дал понять, что ему вообще очень не нравится неспокойная обстановка, сложившаяся в Арле этой зимой, не говоря уже о том, что она так скверно отразилась на мне. Но ведь в общем повсюду то же самое: дела идут неважно, выхода нет, люди отчаиваются и, как ты удачно заметил, до такой степени озлобляются от безделья, что не могут спокойно видеть того, кто еще не разучился смеяться и работать, и непременно набрасываются на него.

Кажется, дорогой брат, я скоро оправлюсь настолько, что меня выпустят из лечебницы. А я уже начал привыкать к ней и, если бы мне пришлось застрять там надолго, я сжился бы с больничной обстановкой и даже нашел бы в ней сюжеты для живописи. Напиши мне поскорее, если, конечно, выберешь время. Семья Рулена все еще в деревне. Он, правда, зарабатывает теперь больше, но жизнь на два дома влечет за собой соответственно большие расходы, так что он не стал ни на грош богаче и забот у него не поубавилось.

К счастью, сейчас отличная погода, стоят великолепные солнечные дни, так что местные жители мгновенно позабыли свои горести и вновь загорелись энтузиазмом и пустыми надеждами.

На днях перечитал «Рождественские рассказы» Диккенса: в них есть такая глубина мысли, что к ним следует почаще возвращаться. Они чем-то чрезвычайно напоминают Карлейля.

Хотя Рулен недостаточно стар, чтоб я годился ему в сыновья, он относится ко мне с молчаливой и серьезной нежностью, словно ветеран к новобранцу. Он не говорит ни слова, но всем своим видом как бы дает понять: мы не знаем, что будет завтра, но, что бы ни случилось, рассчитывай на меня. А ведь приятно, когда к тебе так расположен обыкновенный человек – не озлобленный, не печальный, не безупречный, не счастливый, даже не всегда правый, но зато славный, неглупый, отзывчивый и доверчивый! Знаешь, когда я думаю о тех, с кем познакомился в Арле и кого не забуду до смерти, мне кажется, что я не имею права жаловаться на этот город.

21 апреля 1889

Письмо это, вероятно, застанет тебя уже в Париже.

К концу месяца собираюсь перебраться в убежище в Сен-Реми или иное учреждение того же рода, о чем говорил со мною г-н Салль. Прости, что не вхожу в подробности и не взвешиваю все «за» и «против».

У меня от разговоров об этом раскалывается голова.

Надеюсь, будет достаточно, если я скажу, что решительно не способен искать новую мастерскую и жить там в одиночестве – ни здесь, в Арле, ни в другом месте: для меня сейчас любое одинаково. Я пытался привыкнуть к мысли, что мне придется все начинать сначала, но в данный момент это немыслимо.

Работоспособность моя постепенно восстанавливается, но я боюсь потерять ее, если стану перенапрягаться и если на меня сверх того ляжет вся ответственность за мастерскую. Итак, я решил на время перебраться в убежище ради собственного спокойствия и ради спокойствия окружающих.

Меня несколько утешает то обстоятельство, что теперь я начинаю считать безумие такой же болезнью, как любая другая, и воспринимаю его как таковую, тогда как во время приступов все, что я воображал, казалось мне реальностью. Честное слово, не хочу ни думать, ни говорить об этом. Избавь меня от необходимости объясняться, но прошу тебя и г-д Салля и Рея устроить так, чтобы в конце этого месяца или в начале мая я смог бы поселиться там в качестве постоянного пациента.

Начать снова жизнь художника, какую я вел прежде, уединиться в мастерской без развлечений, если не считать посещения кафе или ресторана под осуждающими взорами соседей и пр., – нет, этого я не могу. Жить же с другим человеком, даже с художником, трудно, очень трудно: берешь на себя слишком большую ответственность. Не смею даже думать об этом.

Давай попробуем месяца три, а йотом увидим. Содержание мое обойдется франков в 80. Я буду там немного писать и рисовать, но, конечно, не так неистово, как в прошлом году. Не расстраивайся из-за всего этого. Последние несколько дней были грустными – переезд, перевозка мебели, упаковка картин, которые я посылаю тебе. Грустно мне главным образом потому, что все это ты дал мне с такой большой братской любовью, что в течение долгих лет ты один поддерживал меня, а теперь я снова докучаю тебе этой печальной историей, – но мне очень трудно выразить все, что я чувствую. Доброта, проявленная тобой по отношению ко мне, не пропала даром, поскольку ты обладаешь ею и она остается при тебе, даже если ее практические результаты равны нулю. Нет, никак не могу выразить то, что я чувствую.

Пойми, если одной из главных причин моего помешательства был алкоголь, то пришло оно очень медленно и уйти может тоже только медленно, если ему, конечно, вообще суждено уйти. Если виновато курение – то же самое. Надеюсь, однако, что они здесь ни при чем, хотя многим людям свойственно такое закоренелое предубеждение против наркотиков, что они даже не курят и не пьют.

А ведь нам и без того возбраняется лгать, красть и вообще иметь какие бы то ни было большие или малые пороки, хотя довольно трудно обладать лишь одними добродетелями в том обществе – хорошо оно устроено или дурно – другой вопрос, – в которое мы, бесспорно, вросли всем своим существом… Что ж, мой милый, от пороков нашего времени никуда не денешься, и, в конце концов, только справедливо, что после долгих лет сравнительно хорошего здоровья мы рано или поздно получаем что заслужили. Что до меня, то должен признаться, я не выбрал бы сумасшествие, если бы мог выбирать, но, уж раз такая штука приключилась, от нее легко не отделаешься. Тем не менее я могу найти утешение в том, что еще способен немного заниматься живописью… Мысленно жму твою руку, но не знаю, сумею ли часто писать тебе, поскольку не каждый день мой ум бывает настолько ясен, чтобы я мог писать совершенно логично.

Способность мыслить постепенно восстанавливается, но практически я все еще много, много беспомощней, чем раньше. Я не в себе и не в силах сейчас сам устраивать свою жизнь.