Ты, пожалуй, сочтешь этот образ преувеличенным, но я не возьму обратно своих слов…

Я вижу двух братьев, гуляющих по Гааге (я рассматриваю их как посторонних и не думаю ни о тебе, ни о себе). Один говорит: «Я должен сохранить определенное положение; я должен остаться на службе у фирмы; я не верю, что стану художником».

Другой говорит: «Я буду собакой; я чувствую, что в будущем сделаюсь, вероятно, еще уродливее и грубее; я предвижу, что уделом моим до некоторой степени будет нищета, но я стану художником». Итак, один – определенное положение в фирме. Другой – живопись и нищета… Говорю тебе, я сознательно избираю участь собаки: я останусь псом, я буду нищим, я буду художником, я хочу остаться человеком – человеком среди природы.

По твоему мнению, может случиться так, что я останусь совершенно одинок; не утверждаю, что так не случится, – я не жду ничего другого и буду доволен, если жизнь моя окажется хоть сколько-нибудь терпимой и сносной.

Но заявляю тебе: я не сочту такую участь заслуженной, так как, по-моему, не сделал и никогда не сделаю ничего такого, что лишило бы меня права чувствовать себя человеком среди людей…

Одиночество – достаточно большое несчастье, нечто вроде тюрьмы. До чего оно меня доведет – этого сказать сейчас хоть сколько-нибудь определенно нельзя. В сущности, ты и сам этого не знаешь.

Что же до меня, то мне приятнее находиться среди людей, которым даже неизвестно слово «одиночество», например среди крестьян, ткачей и т. д., чем в образованном обществе. Жизнь среди таких людей – большое счастье для меня. Она дала мне, например, возможность во время моего пребывания здесь углубленно заняться ткачами. Много ли ты видел рисунков, посвященных ткачам? Я лично – очень мало.

Пока что я сделал с них три акварели.

Этих людей страшно трудно рисовать: в маленьких помещениях не отойдешь на расстояние, нужное для того, чтобы нарисовать ткацкий станок. Думаю, что именно поэтому ткачей так часто и не удается зарисовать. Но я все-таки нашел помещение, где это можно сделать, потому что там стоят целых два станка.

Раппард в Дренте написал этюд ткачей, который мне очень нравится, хоть он страшно мрачный: ткачи – несчастные люди…

Я знаю одну старинную легенду. Не помню уж, какому народу она принадлежит, но я нахожу ее прекрасной. Разумеется, ее содержание не надо воспринимать буквально, но оно глубоко символично.

Легенда эта повествует, что род человеческий произошел от двух братьев.

Этим двум людям было разрешено выбрать все, чего бы они ни пожелали. Один выбрал золото, второй выбрал книгу.

У первого, который выбрал золото, все шло хорошо, второму же пришлось худо.

Легенда, не объясняя точно – почему, рассказывает, как человек с книгой был изгнан в холодную нищую страну, где оказался совершенно одинок. Но в дни несчастья он начал читать свою книгу и многое узнал из нее.

Таким образом, он устроил свою жизнь более сносно и нашел способ избавиться от своих горестей, так что в конце концов достиг известного могущества, хотя добился его исключительно ценой труда и борьбы.

К тому времени, когда он с помощью книги обрел силу, брат его потерял ее, после чего прожил еще достаточно долго, чтобы понять, что золото – не та ось, вокруг которой вращается мир.

Это только легенда, но в ней скрыта глубокая и, по-моему, бесспорная истина. Книга – это не только все произведения литературы, но также совесть, разум и искусство.

Золото – это не только деньги, но также символ многого другого…

Что же до остального, то, окажусь я одинок или нет, я все равно постараюсь устроиться так, чтобы иметь возможность продолжать работу.

Со своей стороны, скажу тебе так же откровенно: я считаю правильным то, что ты пишешь, – мои работы должны стать гораздо лучше; однако и ты должен действовать энергичнее и решительнее для того, чтобы как-то сбыть их. Ты же еще ни разу не продал ни одной моей работы – ни дорого, ни дешево; в общности, даже не пытался продать.

Если бы я, по крайней мере, видел, что, считая мои успехи недостаточными, ты все-таки пытаешься помочь мне пробиться, например, если бы ты – поскольку Мауве сейчас отпал – познакомил меня с другим крупным художником или сделал хоть что-то, хоть как-то показал мне, что ты действительно веришь в меня и принимаешь мои дела близко к сердцу! Так ведь нет – деньги ты, конечно, даешь, но в остальном ограничиваешься лишь поучениями: «Продолжай работать» и «Наберись терпения!»

Но я не могу ими жить – от них мне становится слишком одиноко, холодно, пусто и тупо. Я не лучше любого другого, у меня, как и у всех, есть свои нужды и желания; поэтому, воочию убеждаясь, что меня держат на короткой узде и недооценивают, я, понятное дело, не могу не возмущаться.

Если я хочу, чтобы кисть моя приобрела больше brio, в жизни моей должен произойти какой-то подъем: упражняясь в терпении, я ни на шаг не продвинусь вперед…

Сейчас для меня гораздо важнее продать на пять гульденов, чем получить десять в виде покровительственной помощи.

Со своей стороны, я именно потому, что мы начинали как друзья и с чувством взаимного уважения, не потерплю, чтобы наши отношения выродились в покровительство. Стать твоим протеже? Нет уж, Тео, уволь!

Почему? Да потому, что не хочу. А такая опасность грозит нам все больше и больше.

Ты решительно ничего не делаешь, чтобы дать мне возможность какой-то разрядки, мне иногда так необходимо пообщаться с людьми, увидеть что-нибудь новое.

Жену ты мне дать не можешь, ребенка ты мне дать не можешь, работу ты мне дать не можешь.