Некоторое время, пытаясь отворить дверь, я мучился с ментальными формулами. Все было напрасно. Без помощи нанявшего меня попечителя здесь не обойтись, а связаться с ним я мог только через «Быстролетного».
Вот с какими мыслями вернулся я в свою камеру. Вверх Иуда поднимался веселее. Молча мы улеглись спать. Иуда отключился сразу, тут же принялся повизгивать и дергаться во сне. Я наградил его роскошным сном — пусть хотя бы видением озарит его свет райского уголка, именуемого Землей. Я провел его по нашим лесам, распахнул морскую ширь, дал возможность воочию полюбоваться голубыми небесами. Мне же в ту ночь приснился берег моря, покосившаяся изба, старуха, требовавшая у меня то новое корыто, то просторную избу, то столбовое дворянство, то царство. Каждый раз я был вынужден идти на берег и звать золотую рыбку. При этом сам я представал во сне то Гитлером, то Чарли Чаплиным.
Утром, после подъема спросил у Иуды.
— Что привиделось? Всю ночь ворочался.
Тот удивленно глянул на меня, почесал голову.
— Как это привиделось? Учитель, что может привидеться в часы ночного отдыха. Лег — отдыхай.
Теперь я с некоторым удивлением глянул на него.
Чего ради я старался?
Глава 3
Между тем сокамерники продолжали донимать меня просьбами рассказать что-нибудь дозволенное. Делать было нечего. На следующий день я поведал про Кощея Бессмертного, заключенного мамкой Моревной в темницу, где его подвесили на цепях, в полной темноте, без хлеба и питья. Скоро Кощей обессилел, стал прозрачным. Поведал о Иване-гарцуковом сыне, бездумно поддавшемся нечистому желанию и в нарушение приказа сунувшему ключ в запретную скважину. Заветную дверь тоже описал — металлическая, в рост поселянина плита, формой напоминает вытянутый круг. С горечью рассказал о том, как гарцуков сын напоил ключевой водой злодея, и тот воспрянул, порвал цепи и унес мамку Моревну в пещеру. На этом прервал рассказ, оставив продолжение на завтра. Не тут-то было — заключенные тут же в камере устроили дискуссию и скоро вынесли решение продолжать «немедля». Часовой для верности ткнул меня тупым концом копья в ребра. Правда, дали передохнуть, сами в это время занялись обсуждением услышанного, после которого единодушно пришли к выводу, что в этой сказке речь идет о Черном злыдне, превращающим добропорядочных поселян в неких жутких тварей, отличающихся прозрачностью. Страж авторитетно подтвердил — точно, это про Черного гарцука.
С той поры зажили мы в камере весело, душа в душу. Сулла постоянно держался возле меня, расспросами не докучал, только иной раз вопросительно посматривал в мою сторону — видно, ждал призыва. Пришел, мол, твой час, Иуда, ступай, служи истине! Я в свою очередь рассказывал товарищам по несчастью байки о нечистой силе, которую они тот час окрестили «прозрачной». Рассказывал об упырях, ведьмах, русалках, вилах, домовых, гномах, гобблинах, чудовищных орках, мелких, снующих тут и там абасах[3] — одним словах, о тех таинственных сущностях, хранителем которых я являлся на далекой, отсюда невидимой Земле. После того, как нога у Этты перестала болеть, мне вышло заметное ослабление режима. Днем, когда узников гоняли в каменоломни, где ломали пласты известняка, ко мне стали приходить из столичного поселения всякие болявые-корявые, увечные, хворые. Несли свои немощи, язвы, бельма, нарывы, грудные жабы, распухшие глотки, иссохшие руки и ноги. Со всеми надо было поговорить, всех утешить, кому в силах помочь — помогал. Пока лечебные снадобья были, спасал многих, потом как-то поклонился собравшейся толпе и заявил.
— Нечем больше лечить, поселяне. Травки нет, облатки кончились, — показал им свой пустой мешок, потом добавил. — И в руке сила исчезла. Не обессудьте.
Хворые молча почесались, повернулись и разбрелись кто куда. Вечером в камеру явились сам начальник канцелярии с помощником. Первым делом помощник по имени Огуст вытряхнул содержимое моего мешка, пораскидал запасные сандалии, мыло, хламиду, нижнее бельишко, потом спросил.
— Где заначку прячешь?
Я растерялся.
Начальник канцелярии — густоперый, с заметным пушком на груди, средних лет губошлеп — пояснил.
— Если сам заболеешь, чем лечиться будешь?
Я непроизвольно развел руками, и тут же с досадой сообразил, что следовало почесаться.
— Где же здесь заначку спрячешь? Травы пахнут, их сушить надо, перетирать. Настаивать… Жуков варить, гаденышей засаливать, что-то перегонять. Где же здесь этим заниматься? Господин, за что меня здесь держат? Я стар и глуп. Какой от меня вред ковчегу? Отпустили бы меня на волю, а?..
Он не ответил, однако на следующий день меня освободили от ломки камня. Приказали — добудь траву, приготовь настой, облатки, чтобы добрые поселяне не жаловались.
Так я временно вышел на свободу. Первым делом познакомился с поселением, раскинувшимся на холмах возле замка. Поселение также, как и материк, именовалось Дирахом. Местные жители тоже называли себя дирахами.
Побродил по улицам столицы, заглянул по приказу начальника канцелярии в лавки здешних лекарей. Все они имели образование, у каждого был диплом, себя называли не иначе, как «специалистами». Беседуя, я выяснил, что все они имели верное представление о морфологии и функциях внутренних органов, о составе крови, о живой клетке и ее строении, свободно оперировали такими понятиями как «микробы», «вирусы», «обмен веществ» или «метаболизм», однако вся их терапия основывалась исключительно на диетах, физических нагрузках и гомеопатии. Далее использования лечебных растений и попытки отыскать способы терапевтического воздействия на организм не распространялись. В их знаниях налицо были существеннейшие пробелы, особенно в области психиатрии. О рефлексах, условных и безусловных, о бессознательном и подсознании (это не одно и то же), об «эго», не говоря уже об «суперэго», об архетипах и либидо и всякой прочей атрибутике, описывающей внутренний мир разумного существа, они слыхом не слыхивали. Не имели понятия о гипнозе, хотя хордян без сомнения можно было отнести к внушаемой расе. При использовании самой упрощенной методики — завораживающего посверкивающего предмета, маятника либо словесной формулы, — они практически поголовно впадали в сомнамбулическое состояние, однако заставить их, введенных в транс, исполнить какое-либо задание было совершенно невозможно. Они напрочь отключались от реальности, просто не слышали мой голос. Психика у них была в полном порядке, сон не нарушаемо крепок, неврозы считали «причудами и капризами», что, по-моему, свойственно всем варварским обществам.
Все равно их способность мгновенно отключаться внушала недоумение. Возможно, поэтому они практически не интересовались этими вопросами. Лозунг «Даешь ковчег!» имел у них не столько политический или философский смысл, сколько медицинский. Одно только упоминание о ковчеге, о его сокрушающей мощи, о цели, к которой должен был стремиться каждый добрый поселянин, порой производило удивительное действие. Люди вставали и мчались на работу! В этом не было никакой показухи, лицемерного энтузиазма — хордянину, которому напоминали о его долге перед ковчегом, на самом деле становилось лучше, снимались боли, рассасывались недоброкачественные опухоли, восстанавливались функции внутренних органов.
Я сам был тому свидетель.
Когда же, поделился со мной один из местных лекарей, диагноз был неясен и не подпадал ни под одну из ранее описанных болезней, необходимо было тут же доложить о случившемся в замок и терпеливо ждать откровения. Если ковчег брал на себя бремя пророчества, в замке тут же выписывали рецепт и методику исцеления, которым лекарь должен был следовать неукоснительно. Бывали, правда, непоседы, пытавшиеся собственным умишком дойти до этой мудрости, но даже в случае успеха они первым делом отправлялись в темницу и там добровольно заявляли о найденном способе. В камере они ожидали приговор ковчега. В
