Я поспешил в подвал. Никто не мог сказать, сколько часов мне придется провести в хранилище. Конечно, желательно было дождаться приезда Дороти, она бы с большей основательностью изучила картины, составила опись, мысленным взором проникла в историю их появления, однако времени у нас не было — сегодня вечером Каллиопа должна прибыть в Оймякон и не позднее завтрашнего утра наша группа высадится на берегу Джормина. Вертолет уже был заказан… Они на месте займутся поисками таинственного пришельца. Теперь, после обнаружения картин, положение радикально изменилось. Теперь перед нами лежал ясно очерченный след, он должен был привести нас к фламатеру, желает он того или нет. Мне было предписано исполнять роль диспетчера и наводить их на цель из подвала поселкового клуба. Как, я пока не мог сообразить и тем не менее верил в успех. Чутье редко подводило меня — мы прочно сели фламатеру на хвост. Вцепились намертво… Теперь главное не спугнуть, не дать возможность пришельцу вновь сменить систему координат. То есть, исчезнуть и похоронить тайну исчезновения Сергея Очагова.

До полуночи я расставлял картины вдоль стен. Сначала у меня дух захватило от их новизны, непривычного колорита. Даже если рукой Очагова водила неземная сила, все равно в деталях он добивался поразительного эффекта жизнеподобия. К сожалению, у меня не было времени обстоятельно рассматривать на глазах оживающие, далекие миры, где царствовали два светила — одно гигантское, голубовато-белое, другое густо-золотое, в рыжинку. Мельком оглядел я и толпу грациозных ящерок, собравшихся на вершине полого, поросшего стелющейся растительностью холма. Они с ожиданием и мольбой взирали на эти солнца. Бросил мимолетный взор на попыхивающих самокрутками мужиков, возвращающихся домой с богатой грибной добычей. На странную тварь с отверстым ртом, гримасничающую и то и дело указывающую на храм, упершийся крестом в фиолетовое небо…

Другой сюжет занимал меня в те минуты. Наконец я добрался до него. Все, как рассказывал Очагов — жаркий июльский день, невесомое, округлое небо, все вокруг полнится солнечным светом. Сопки нежатся, деревца питаются теплом. Лось вышел на водопой, щурится на солнышко. Ветерок прилег. Волшебная гора с надвинутым на вершину подобием колпака, как бы оставившая строй своих старших пышнотелых собратьев и сбежавшая к воде….

Я не удержался и пощупал холст. Сомнений не было, ладонь коснулась бугристой закрашенной поверхности. В этот момент мой взгляд невольно упал на звездные часы — циферблаты на наручном браслете внезапно ожили, бешено завертелись стрелки, начали пульсировать надписи. Что-то творилось со временем. Оно пустилось вскачь? Или хуже того — произошло смешение времен. Следом страшная тяжесть навалилась на меня, я едва не потерял сознание. Закрыл глаза — сразу стало легче. На ощупь принялся осторожно укладывать картины лицевой стороной вниз. Работал по памяти, ориентировался с помощью внутреннего зрения, по всполохам света, бушевавшего в невысокой каморке. Наконец мне удалось унять оживающие изображения. Теперь можно перевести дух. Как я сразу не сообразил, что их вряд ли можно было назвать картинами. Рамы ограничивали не холсты, а окна.

Окна в другое!

И в каждом из них время текло по-своему.

Каково было оказаться в невзрачной, наполненной призрачным светом каморке, в которой один из оконных проемов выходит на лужайку, где награждают победителей самого идиотского конкурса на свете, другой открывает панораму на причудливую спину рыбы-кита. В третьем светили два солнца. В четвертом одно, но какое! Половину небосвода занимал ослепительный, приплюснутый, иссиня белый диск. Стоило обернуться, и взор натыкался на орду грациозных ящерок.

Меня так и подмывало подойти поближе, задрать штанину, перелезть через какой-нибудь подоконник и очутиться там, куда Макар телят не гонял.

Я осторожно открыл глаза. Передо мной предстали изнанки выставленных холстов. На одном из них четко различалась подпись Очагова. На других автографы были смазанными. Успокоились и циферблаты звездных часов. Я коротко выругался — не хватало напортачить в решительную минуту! За этими картинами нужен глаз да глаз. Не спеши, попытайся мысленно связаться с Каллиопой. Они, наверное, уже вылетели на место. Вот и займись тем, о чем вы договорились.

Я выставил изображение окрестностей таинственной сопки. Усилием воли увеличил масштаб центрального участка полотна. Могу поклясться, картина ничего, кроме слоя красок, не представляла. Да, изобилие света, фигура лося выписана с удивительной точностью. При большом желании можно заметить, как струится вода в Джормине, однако никаких примет фламатера. Никаких следов той жутковатой червоточины, что проела нутро таинственной горы. Я пересаживался и так, и этак, переставлял полотно с места на место. Все напрасно!

Прежде всего успокойся. У меня есть несколько часов. Потрать их с пользой.

В этот момент глухой, едва различимый гул долетел до меня. Скорее тарахтенье… Я прислушался. Может, это снаружи? В аэропорту, кружа на Усть-Нерой, садилась «аннушка»? Нет, судя по звуку мотора, это вертолет… Я решительно распахнул окно, завешенное металлической сеткой. Полной грудью вдохнул морозный воздух — сразу прибавилось бодрости, прояснился рассудок. Уже светало, на небосводе гасли звезды, вдали очертился гористый горизонт. Однако на воздухе я перестал различать звуки работающего мотора. Значит, галлюцинация рождалась в запаснике? Я прикрыл окно и теперь уже явственно ощутил далекий постукивающий гул винтокрылой машины. Тут же, рывком, повернулся к пейзажу, бросил взгляд на волшебную гору. Так и есть — в небе уже было можно различить пятнышко, напоминающее гигантскую стрекозу.

Я прислонил картину к стене, выровнял её. Сам устроился на единственном стуле как раз по центру. «В фокусе…» — мимолетно уточнил про себя. Погрузился в созерцание. Если мне удалось приметить летящий вертолет, то и полное изображение, соответствующее не только нашим, но и каким-то запредельным измерениям, рано или поздно должно была открыться передо мной.

…Недра сопки обнажались с трудом. Что-то отчаянно препятствовало мысленному взору проникать в толщу горы, тем не менее шаг за шагом я погружался в скальные породы. Скоро открылись заиндевелые подземелья, вырезанные в камне туннели, наконец очертилась какая-то темная прямоугольная полость — по-видимому, это был мой отсек. Далее пришлось приложить усилия, чтобы обнаружить оба шлюза: на склоне и в колпаке, надвинутом на вершину.

Между тем вертолет уже успел приземлиться на речной долине. Пассажиры не спеша выбирались из его нутра. Знакомые все лица! Георгий в покрытой брезентом шубе и унтах, Василь Васильевич в своем вечном кожаном пальто уши лешак прикрыл подушечками. И Дороти здесь.

Хорошо, что Очагова оставили в Оймяконе.

Спустя несколько минут после отлета винтокрылой машны — как раз в то мгновение, когда она скрылась за горизонтом, — до меня долетел зов Каллиопы. Больших усилий потребовал у меня ответ. Я указал им на приметное деревцо на южном склоне, возле которого должен располагаться вход, прикрытый толстенной металлической плитой.

Удивительно, на картине сквозь июльскую зелень все резче и отчетливей начинали проступать апрельские снега, длинные узкие проталины. Блеклое летнее небо вдруг обернулось сияющей весенней синью. Деревце на склоне принялось поигрывать — то сбросит листву, то оголится. Изображение плавно перетекало из одного времени года в другое. Внезапно я увидел оба состояния природы одновременно. В этот момент мне удалось разглядеть в утробе горы черный овальный плод. Он просматривался с трудом; вглубь, в древние граниты, от него уходила тонкая пуповина. Подземные ходы, по которым мне когда-то довелось расхаживать, обнимали непонятное образование, которое никак невозможно было признать за космический корабль. Разве что фламатер свернулся в исходное яйцо. Каким же образом звездолет извергал из себя койс, биороботов, прочую техническую чертовщину? Ну, это второй вопрос! Главное — фламатер был на месте, и я добрался до него. Это внушало оптимизм.

Наконец снега одолели летнюю теплынь, изображенную на полотне — берега Джормина оделись в свежайшей белизны покров. Удивительная раздвоенность исчезла. Что же представляла из себя эта картина? Что это за художественное изображение, способное отражать смену времен года?

Я не успел обдумать этот вопрос, как из-за ближайшей седловины начало наползать подсвеченное изнутри, желтое с прозеленью облако. Спустя несколько минут оно начало расслаиваться, свиваться в гирлянду покрытых слезящимися ячеистыми оболочками шаров.

Шары вращались, натыкались друг на друга, ежесекундно меняли размеры, наконец, начали обрастать перепончатыми крыльями. Комковатая нечисть принялась вытягиваться, россыпь мелких