города. Со стен турки были похожи на муравьев.

Мал, да, ничтожно мал человек рядом с гигантской тысячелетней стеной. Но время пожирает все. Даже самая мощная стена однажды рухнет. В такие дни сменяются эпохи.

Пятница, священный день ислама. Утром султан Мехмед в лучах солнца ездил с многолюдной свитой вдоль стены. Держался он на безопасном расстоянии от города, и я не мог разглядеть его лица, но узнал его по фигуре и надменно вскинутой голове. По нарядам и тюрбанам я узнал и высокопоставленных особ из его окружения.

Ни с той, ни с другой стороны не было выпущено ни единой стрелы и ни единого снаряда. Ночью турки унесли тела погибших во время нашей вылазки солдат. Проехав вдоль стены, султан повернул коня и поднялся на холм напротив ворот святого Романа. Там Мехмеда ждал огромный шатер с балдахинами. Бесчисленные землекопы были заняты тем, что создавали вокруг холма укрепления: ров и палисады. Не спешиваясь, султан послал к городским воротам глашатая с символом мира в руке. Певучим голосом глашатай вызвал императора Константина и предложил не начинать войны. Глашатай плохо говорил по- гречески, но никто не смеялся. Император Константин поднялся на башню внутренней стены и показался глашатаю. На голове у василевса сияли золотистые полукружья короны, а рядом с ним стояла предписанная церемониалом свита.

Султан Мехмед, следуя мудрости Корана, предлагал мир и давал слово, что всем будет дарована жизнь, если город сдастся без боя. Это была для великого визиря Халиля и всей партии мира последняя возможность не допустить кровопролития и начать переговоры. Думаю, Мехмед, неподвижно сидевший на коне вдали на холме, больше всего на свете боялся, что его предложение будет принято.

Император Константин велел Францу повторить текст того послания, которое султан уже получил в Адрианополе. Тонкий любезный голос Франца звучал довольно тихо. Латинянам Джустиниани скоро надоело напрягать слух, и они принялись по солдатскому обычаю осыпать глашатая оскорблениями. Греки тоже начали вопить, и в конце концов над всей стеной повис злобный несмолкаемый крик. Услышав собственные голоса, греки осмелели, у них заблестели глаза и вспыхнули щеки. Несколько лучников проворно схватилось за самострелы. Но император Константин поднял руку и строго запретил целиться в султанского посланца, явившегося с символом мира в руках.

Глашатай двинулся обратно; когда он приблизился к султану, солнце уже стояло высоко в небе. Пришло время полуденной молитвы. Мехмед спрыгнул с коня. Перед султаном расстелили коврик и воткнули в землю копье, указывавшее направление, в котором находится Мекка. Султан схватился правой рукой за левое запястье и склонил голову, опустился на колени на ковер и прижал лоб к земле, молясь своему Богу. Предписанного омовения Мехмед совершать не стал, поскольку был в поле, где в любом случае не хватило бы воды на все бесчисленное войско. Много раз прижимался султан лбом к земле, а все турецкие солдаты от Мраморного моря до Золотого Рога, упав на колени, сгибались и распрямлялись в такт движениям Мехмеда. Казалось, это был один огромный живой и шевелящийся ковер, покрывающий землю до самого горизонта.

Словно в ответ зазвонили колокола всех храмов города; в монастырях им вторили колотушки. Этот звон и стук укрепляли дух защитников Константинополя и доносились через поля до турок, мешая им молиться.

Прочитав несколько сур из Корана, Мехмед простер вперед руки и объявил о начале осады. Те, кто слышал его слова, громко повторяли их, радостный вопль катился по рядам турок. Казалось, вокруг города шумит штормовое море.

– Осада началась! – кричали турки; все воины тут же принялись размахивать оружием и побежали к стенам, будто собирались немедленно ринуться на приступ. Пестрые отряды катились огромными волнами, и вскоре со стен уже можно было видеть море лиц с разинутыми в крике ртами. Картина эта была столь впечатляющей и жуткой, что неопытные греки попятились со своих мест и даже латиняне схватились за мечи и луки.

Но турки остановились сомкнутым строем на безопасном расстоянии, примерно в тысяче шагов от стен, и начали копать вокруг города сплошной ров, таскать камни и обносить свой лагерь палисадами. Лишь несколько янычаров подбежало к нашему рву и вызвало греков на поединок. Люди из императорской гвардии горячо просили василевса, чтобы тот позволил им блеснуть боевым искусством. И даже среди закованных в броню солдат Джустиниани нашлись такие, кто хотел помериться силами с янычарами: двуручные мечи против кривых сабель. Но Джустиниани строго-настрого запретил показывать тут пустую удаль.

– Времена турниров давно прошли, – сказал он. – Хорошему солдату незачем рисковать жизнью, отстаивая в бессмысленном поединке свою честь. Я приехал сюда воевать, а не играть в дурацкие игры.

Генуэзец холодно приказал лучшим стрелкам как следует прицелиться и устроить небольшой салют. Четверых янычар сразили стрелы и свинцовые пули. Остальных турецких воинов это нарушение законов чести и старых добрых обычаев привело в ярость. С пеной на губах они громко вопили, называя греков и латинян жалкими трусами, которые, лишь спрятавшись за стены, отваживаются стрелять в настоящих мужчин. Но когда погибли еще два янычара, остальные опомнились, подняли тела павших друзей и попытались унести их с собой. Теперь пули и стрелы сыпались со всех участков стены, и полегло много янычаров. Но постоянно подбегали все новые турецкие солдаты; не обращая внимания на опасность, они бросались подбирать трупы. Вскоре у стены не осталось ни одного погибшего; лишь несколько кровавых пятен алело на траве…

Пока турецкое войско копало рвы и возводило палисады, Джустиниани ездил вдоль внешней стены, пытаясь определить численность неприятельской армии. Янычар, которые встали лагерем вокруг шатра султана, было двенадцать тысяч. Это мы знали и раньше. И по меньшей мере столько же спаги, регулярной конницы. Джустиниани допускает, что количество относительно хорошо вооруженных, частично одетых в доспехи солдат регулярного войска достигает ста тысяч. К этому нужно прибавить еще столько же ополченцев, бедняг, которые по призыву султана присоединились к армии из религиозного фанатизма или в надежде на богатую военную добычу; тела их прикрыты лишь тряпками и лохмотьями, а вооружены эти люди – кто мечом, кто пращой. У некоторых ополченцев есть, кроме того, узкие, обтянутые кожей деревянные щиты. Лишь около четверти людей султана носят кожаную одежду, подбитую хлопком.

Турок устрашающе много, но Джустиниани считает, что боеспособность легковооруженных отрядов невелика. Поездка вдоль стен ничуть его не расстроила. Он лишь недоумевает, где же застряли знаменитые пушки султана.

Чтобы придать мужества защитникам города, император Константин, договорившись с Алоизио Диего, приказал морякам с венецианских галер промаршировать парадным строем, с развернутыми знаменами, по всей внешней стене – из конца в конец. Под звуки дудок и барабанов на ветру развевалась громадная хоругвь со львом святого Марка. Это был, без сомнения, серьезный дипломатический успех василевса, ибо султану недвусмысленно дали понять, что он находится в состоянии войны и с Венецией.

Еще до наступления вечера стало ясно, во что обошелся императору этот демарш. Константин в сопровождении личной охраны покинул Влахерны и разбил лагерь рядом с жилищем Джустиниани, у центральной части стены. В опустевший дворец прибыл венецианский посланник, за которым следовал венецианский гарнизон с присоединившимися к нему добровольцами. Вечером знамя святого Марка развевалось рядом с пурпурным императорским стягом. Таким образом весь прекрасно укрепленный район Влахерн находится теперь в руках венецианцев. Если городу действительно удастся выстоять в борьбе с султаном, то присутствие венецианцев во Влахернском дворце может иметь самые зловещие последствия.

Джустиниани и его закованные в броню воины, во всяком случае, занимают почетное место у ворот святого Романа, где должны будут противостоять янычарам. Джустиниани собрал сюда по меньшей мере три тысячи человек из своих лучших отрядов.

Так каково же, в таком случае, число защитников города? Это известно только императору и Джустиниани. Но генуэзец как-то обмолвился, что половина гарнизона размещена между воротами святого Романа и Харисия. Значит, защитников города, включая ремесленников и монахов, всего чуть больше шести тысяч? Не могу в это поверить. Одних только венецианских моряков – около двух тысяч, хотя часть из них и