А потом, может быть, и другом. Не исключено, что расскажешь ему что-нибудь интересное. Он удивляется, почему ты избегаешь его, – и ему любопытно на тебя взглянуть. Но он, конечно, не хочет доставлять тебе никаких неприятностей, и если ты считаешь, что тебе лучше не ходить, – не ходи.

Он говорил весело и оживленно, чтобы скрыть, насколько его смущала та миссия, с которой он пришел ко мне. Он был открытым и притягательным юношей. И тоже не любил блуждать в темноте. Почему его отец считал это простое приглашение таким секретным, что даже не решился послать ко мне своих слуг, а отправил за мной собственного сына?

«Агнец на заклание, – подумал я. – Хорошо откормленный ягненок на алтаре безудержной жажды власти. Значит, в случае необходимости этот человек готов принести в жертву даже собственного сына».

Юноша был братом Анны Нотар. Я ласково улыбнулся ему и, одевшись, легко потрепал его рукой по плечу. Он вздрогнул и покраснел, но улыбнулся в ответ. Стало быть, он не считал меня простолюдином.

В ночи дул северный ветер, от которого у нас перехватывало дух, а одежда облепляла тело. Было темно, хоть глаз выколи. В разрывах несшихся в вышине туч иногда виднелось черное небо, усыпанное звездами. Желтый пес шел за мной, хотя я и приказал ему остаться дома. Но он выскользнул вслед за мной во мрак. Я взял у Мануила фонарь и протянул его юноше. Молодому аристократу трудно было проглотить такое, но все же он безропотно двинулся вперед, освещая путь. За кого он меня принимал? Всю дорогу нас сопровождал пес – словно для того, чтобы присматривать за мной даже против моей воли.

Во дворце Нотара было темно. Мы вошли через заднюю дверь, расположенную в уголке, у стены. отделявшей город от моря. Никого не было видно. И все же казалось, что в ночи скрывается множество устремленных на меня глаз. Завывающий и стонущий ветер что-то говорил мне, но я не мог разобрать его слов. В голове у меня тоже шумело – точно этот бешеный ветер проник в мой мозг.

В коридорах стояла гробовая тишина. Нас окутала волна теплого воздуха. Мы поднялись по лестнице. В комнате, куда меня привели, я увидел пюпитр писца, перья, бумагу и большие книги в роскошных переплетах. Перед иконой с изображением Волхвов мерцала лампада, наполненная благоуханным маслом.

Он сидел, склонив голову, словно в глубокой печали. Даже не улыбнулся. Он принял мое приветствие как естественное и должное проявление почтения к своей особе. Сыну сказал только:

– Ты мне больше не нужен. – Юноша почувствовал себя обиженным, но постарался этого не показать. Ему было страшно любопытно, о чем мы будем беседовать с его отцом. Но он мило кивнул мне красивой головой, пожелал доброй ночи и вышел из отцовских покоев.

Как только юноша скрылся за дверью, Лука Нотар оживился, пытливо посмотрел на меня и заявил:

– Я знаю о тебе все, господин Иоанн Ангел. И потому буду говорить с тобой прямо.

Я понял, что ему известно о моем греческом происхождении. В этом в общем-то не было ничего удивительного. Однако меня это сильно задело.

– Ты решил говорить прямо? – откликнулся я. – Так заявляет только тот, кто намерен скрывать свои мысли. Отважишься ли ты быть честным хотя бы перед самим собой?

– Ты был советником султана Мехмеда, – сказал он. – Осенью ты бежал из его лагеря. Человек, который занимает такое положение, не поступает так без определенной цели.

– Сейчас речь идет о твоих целях, флотоводец, – ответил я. – Не о моих… Ты не стал бы тайно приглашать меня сюда, если бы не считал, что я могу быть полезен для осуществления твоих целей.

Он нетерпеливо взмахнул рукой. Нотар тоже носил перстень с печаткой размером с детскую ладонь. Рукава верхней зеленой туники доходили ему до локтей. Рукава нижней туники были из расшитого золотом пурпурного шелка, как у императора.

– Ты сам уже давно ищешь встречи со мной, – произнес он. – Но действуешь очень осторожно. Это вполне понятно – и совершенно правильно. Как с моей, так и с твоей точки зрения. Ты очень ловко все устроил, будто случайно познакомившись с моей дочерью. Потом снова проводил ее домой, когда она потеряла свою спутницу. Когда я был в море, ты рискнул прийти сюда средь бела дня. Ты ведь хотел лишь увидеться с моей дочерью… Это весьма умно!

– Она обещала рассказать тебе обо мне, – признал я.

– Моя дочь влюблена в тебя, – усмехнулся он. – Не знает, кто ты, и не догадывается о твоих целях. Она чувствительная и гордая. Ей ничего не известно. Ну, ты понимаешь.

– Она очень красивая, – проговорил я. Флотоводец отмахнулся от моих слов.

– Думаю, что ты выше таких соблазнов. Моя дочь – не для тебя.

– Ты так уверен в этом, флотоводец? – осведомился я.

Он первый раз позволил себе изобразить удивление.

– Время покажет, чем все это кончится, – изрек Лука Нотар. – Твоя игра слишком опасна и трудна, чтобы втягивать в нее женщину. Если только для вида. А иначе – нет. Ты ходишь по острию меча, Иоанн Ангел. Не можешь позволить себе оступиться.

– Ты много знаешь, флотоводец, – заметил я. – Но меня ты не знаешь.

– Да, много знаю, – согласился он. – Больше, чем ты думаешь. Даже шатер султана – не слишком безопасное место для бесед. И там есть уши… Мне известно, что вы расстались с султаном вполне мирно. Известно, что ты получил от него в дар бесценные камни. К сожалению, василевс и хранитель императорской печати, Франц, тоже знают об этом. Потому и следят за каждым твоим шагом с тех самых пор, как ты прибыл в Константинополь. Меня не интересует, сколько тебе пришлось заплатить, чтобы Джустиниани принял тебя на службу. Всех латинян легко купить… Но даже Джустиниани не сможет спасти тебя, если ты совершишь хоть малейшую ошибку.

Лука Нотар снова развел руками.

– Это смешно, – сказал он. – Тебя защищает лишь имя султана Мехмеда. Здесь, в Константинополе. Вот как низко пал последний Рим. Никто не отваживается поднять на тебя руку, поскольку неизвестно, каковы твои истинные цели.

– Ты прав, – кивнул я. – Это действительно смешно. Даже после того, как я бежал от Мехмеда и предал его, могущество султана все еще хранит меня. Я чувствую это каждый миг. Мы живем в безумном мире.

Узкие губы Нотара растянулись в улыбке.

– Я не настолько глуп, чтобы ожидать, что ты решишься посвятить в свои планы даже меня, – заявил он. – Я ведь грек. Да это и не обязательно… Но мой собственный разум подсказывает мне, что после падения Константинополя ты в любом случае займешь при султане еще более высокое положение, чем прежде. Если не открыто, то тайно. Поэтому дружеские чувства и – более того – взаимные услуги – в определенных границах, разумеется, – могли бы принести много пользы нам обоим.

Он вопросительно взглянул на меня.

– Это лишь слова, – осторожно ответил я.

– Существуют только две возможности, – отозвался он. – Либо осада Константинополя увенчается успехом и султан возьмет город штурмом. Либо Мехмеду это не удастся, и тогда мы навеки станем вассалами латинян.

Он поднялся и повысил голос, распрямляя спину:

– Однажды мы уже побывали под властью латинян. Их господство длилось на протяжении жизни одного поколения, и Константинополь даже через триста лет уже не смог потом стать прежним. Латиняне – это разбойники, гораздо более беспощадные, чем турки. Они извратили истинную веру. Турки по крайней мере позволят нам сохранить нашу религию и наши обычаи, унаследованные от дедов. Поэтому сама Панагия теперь – на стороне турок, хоть и плачет кровавыми слезами над нашей слабостью.

– Ты говоришь сейчас не перед толпой, флотоводец, – напомнил я ему.

Он ответил с нажимом:

– Не пойми меня превратно. Главное – не пойми меня превратно. Я – грек. Буду сражаться, защищая свой город, пока останется хоть малейшая надежда на то, что он не попадет в руки врага. Но я никогда не позволю, чтобы власть в Константинополе захватили латиняне. Это не привело бы ни к чему, кроме постоянных кровопролитных войн, которые тянулись бы десятилетие за десятилетием, мы – к большой выгоде латинян – превратились бы в крепостную стену Европы и исчерпали в бесконечных боях свои последние силы. Мы устали от Европы, хватит с нас латинян! По сравнению с латинскими варварами даже турок можно считать культурным народом – благодаря их арабскому и персидскому наследию. Победа