— Мы как раз нашли нечто интересное, — сказал он и с такой осторожностью протянул какой-то грязный листок бумаги, будто это был манускрипт Карла Великого.

Полковник бесцеремонно схватил бумагу и долго, внимательно изучал.

— Что значит «absetzen»? — спросил он меня.

Я объяснил, что это «снимать», «отводить войска». Полковник засмеялся:

— Сегодня какое?…

— Четырнадцатое января!

Полковник показал бумагу мне. Это был приказ об отходе. Там стояла дата — 13 января.

— Это единственный документ, который вы перехватили? — спросил полковник.

Капитан кивнул и осторожно положил листок в папку:

— Мы отобрали его у одного подполковника. В самый последний момент он хотел было съесть листок с приказом. Другим офицерам об этом приказе ничего не известно.

Вечером у полковника было превосходное настроение. До начала нашего совещания он угостил нас старым коньяком, произнеся довольно странный тост:

— За здоровье дядюшки Джо!

Мы чокнулись.

— Немецкое наступление, — сказал полковник, помолчав, — до последнего момента, не будем этого скрывать, было успешным. Еще четыре, пять дней, и Антверпен будет отрезан. Что это значит, прекрасно понимают Рундштедт и его босс, так же, как и мы. Это может затянуть войну, а за это время много воды утечет. Будут готовы «Фау-3» и «Фау-4», а это будет очень неприятно, особенно англичанам. Тогда зачем же ОКВ дает приказ на отход?

Шонесси взял из рук Вальтера стопку донесений лагерных надзирателей и бегло просмотрел их. Кивнув головой, майор передал их полковнику. Тот, смеясь, отложил их в сторону.

— Я все уже знаю, — сказал он. — Старик нас проинформировал. Наступление, которое русские предпринимают на Восточном фронте, не мелкое местное наступление, а очень серьезное, крупное дело. И проводят они его на две недели раньше, чем оно было запланировано. Шеф еще четыре дня назад говорил о том, что Черчилль просил об этом дядюшку Джо. Русские были еще не совсем подготовлены и все же, несмотря на это, согласились. Все это очень здорово!

Шонесси нетерпеливо теребил свой массивный розовый подбородок.

— Петр, — обратился он ко мне, — приказ об отходе даст себя знать только через сутки. Так что пока вы очень коротко сообщите о наступлении красных… Из наших передач, однако, должно сложиться впечатление, что немцы были остановлены здесь и отброшены назад нами. Понятно?

Наверное, вид у меня был очень растерянный, так как полковник повторил вопрос Шонесси:

— Вам что-нибудь неясно?

Я замешкался:

— Но ведь передача о советском наступлении деморализует немцев больше, чем приказ об отходе на нашем участке фронта! Это только поможет нам, если мы…

Шонесси резким жестом поставил стакан на стол.

— Сержант Градец, — сурово сказал он, — Вы забыли, что такое приказ? — Затем тон его стал мягче. — Знаете, Петр, иногда вы не видите дальше своего носа. Подумайте о том, что будет через несколько месяцев, когда война кончится, и что будут писать об этом немецкие историки. Мы должны раз и навсегда сказать, кто остановил гитлеровцев в этих проклятых Арденнах! Или это двенадцатая группа армий, или же события, которые разыгрались за тысячи миль отсюда, на востоке? А теперь можете идти! У вас, наверное, много дел до начала передачи…

Аахен был первым крупным немецким городом, который захватили американцы. Город сильно пострадал от бомбежки. Это, видимо, должно было стать немцам уроком на будущее. Немногочисленные официальные указания, которые мы получали, мало что говорили о целях Америки в этой войне и планах на будущее. Лишь изредка до нас доходили некоторые высказывания ответственных вашингтонских политиков, но они подчас противоречили друг другу, а иногда даже резко не соответствовали приказам Эйзенхауэра. Поэтому судьба Аахена для нас, сотрудников УСС, представляла большой интерес. Ведь здесь был собран цвет военной администрации Штатов: многие офицеры получили образование в лучших академиях Америки. Теперь эти господа пытались наладить связь с руководством заводов и с рабочими. Аахен считался крупным промышленным центром. Население его в основном состояло из католиков, а сам город был резиденцией епископа. Нам не терпелось увидеть результаты деятельности американской военной администрации в Аахене, чтобы лучше понять, как же пойдет денацификация.

Война близилась к концу. Это чувствовали все. И тем острее вставал вопрос о будущем.

Город лежал в развалинах. Толстый слой снега прикрывал руины. Среди этого хаоса снега и камня дорогу прокладывали бульдозеры. Мы въехали в город по одной из таких «улиц».

На закопченных обломках стен кое-где еще можно было прочитать лозунги недавнего прошлого: «Если ты хочешь ускорить выпуск „Фау-3“, работай быстрее!», «А что ты сделал для родины сегодня?», «Америка — снова здесь! Мы не допустим никакого вмешательства», «Да здравствует фюрер!».

Пока мы добрались до здания военной администрации, нас восемь раз останавливали военные полицейские и проверяли документы. Разрешение на поездку мне выдало командование двенадцатой группы армий. Кроме того, у меня было письмо нашего полковника к профессору Падоверу, который находился в Аахене по указанию высшего командования. Майора Брэдфорда, заместителя коменданта города, я знал лично.

У входа висели приказы Эйзенхауэра: «Каждый немец обязан оказывать всяческое содействие военным властям в искоренении нацизма…»

В переполненной приемной коменданта города у окна сидела секретарша. Когда она обернулась, я сразу же узнал ее. Это была Урсула из Буртшейда.

По американскому образцу на ее письменном столе стояла табличка с надписью: «Урсула Бекерат».

Девушка тоже узнала меня. Улыбнувшись, она сказала, что майор сейчас занят, и попросила присесть.

— Что вы здесь делаете? — поинтересовался я.

— Я переводчица и секретарша вашего коменданта. Если вы помните, я ведь знаю английский.

Она повернулась к машинке и, немного подумав, спросила:

— Ну как вам помог прошлый визит в Буртшейд?

— Передачи мы не сделали, но я лично кое-чему научился.

Девушка помолчала, напечатала несколько строчек и снова спросила:

— Теперь вы знаете о нас больше?

— Недостаточно. Именно поэтому я и здесь.

Снова пауза.

— Там еще долго будут совещаться? — не вытерпел я.

— Я, к сожалению, ускорить ничего не могу. Совещание!

Я вынужден был ждать.

— Фрейлейн Бекерат, не знаете ли вы, где я могу найти мистера Падовера?

— Видимо, на третьем этаже. Там его кабинет. — Она бегло взглянула на часики. — Но он бывает только до четырех. Когда темнеет, он уезжает ночевать в Голландию. Для него здесь не нашли квартиры.

Я подумал, что и мне, видимо, каждый вечер придется ездить в Бельгию, в Спа, в мое подразделение. Однако эта мысль не показалась мне соблазнительной.

Наконец дверь коменданта распахнулась и на пороге появился майор Джонс.

Когда он увидел меня, вежливая улыбка мгновенно исчезла с его лица. Я подал ему мое предписание.