силы было бы для немцев равносильно самоубийству. Русские сконцентрировали свои войска для удара по хортистской Венгрии. Озеро Балатон со вчерашнего дня находится в руках Красной армии, которая на стосорокакилометровом участке фронта вышла на противоположный берег Дуная. Верховное командование вермахта не смогло противопоставить русским что-либо значительное. На Западном фронте около пятидесяти дивизий союзников. В Италии фронт проходит около Равенны. Снабжение союзнических дивизий в Западной Европе идет через только что открытую гавань Антверпена. Следовательно, никаких причин для паники не было!

Наша передача закончилась без пяти три, а в половине четвертого полковник вызвал меня к себе и серьезным тоном сказал, что я как старший по званию назначаюсь здесь ответственным в случае возможной эвакуации нашего хозяйства.

Весь технический персонал будет переведен, вероятно, в Верден, в том числе и дикторы, то есть Сильвио и Едике, поскольку их голоса уже хорошо известны в эфире. Редакционный же коллектив, разумеется, должен и впредь находиться рядом с передовой, чтобы поддерживать тесную связь с фронтом.

— При необходимости вовремя уничтожьте все улики, и тогда с вами ничего не случится. Вас просто- напросто возьмут в плен, — закончил полковник.

Капитану Дрюзу была поручена эвакуация личного состава. Следовательно, все уже было решено. Возможность, о которой говорил полковник, стала фактом. Вечером Сильвио, Едике, личный персонал радиостанции и Дрюз должны выехать в Верден. Релейная радиостанция перемещалась вместе с ними. Наши статьи ежедневно будут передаваться в Верден по телефону или же со специальными курьерами. Вальтер Шель назначен связным.

— А Георг Дризен?

— У нас нет возможности взять его с собой: он человек гражданский. Но, с другой стороны, если вы попадете в плен, на допросе он может все выболтать, и это будет стоить вам головы… А знает он гораздо больше, чем нам кажется! Так что пусть уж лучше едет…

Георг руками и ногами отмахивался от приказа эвакуироваться, доказывая, что сейчас он полезнее всего здесь.

Сказать же ему, что берут его из-за недоверия, я не решался.

В десять утра в нашу комнату вошел взволнованный Алессандро и сообщил, что радио Люксембурга не работает. Я только что заснул, однако стоило мне это услышать, как сон точно ветром сдуло. Неужели немцы взяли Жонлистер, где находились антенны радиостанции? Или, быть может, прямое попадание в мачту или передатчик?

Шонесси сказал нам правду: генерал Зиберт переложил всю ответственность за радиостанцию Люксембурга на своего коменданта, который был теперь полномочен решать ее дальнейшую судьбу.

— Вы должны обеспечить безопасность радиостанции, — доверительно сказал ему генерал.

Комендант-полковник (до войны у него была своя адвокатская контора в Филадельфии) понял этот приказ по-своему. Он приказал размонтировать радиостанцию и отослал часть ценного оборудования в Верден, хотя Люксембургу ни разу ничто серьезно не угрожало.

Прекращение работы радиостанции произвело ошеломляющее впечатление. У люксембургских крестьян и жителей пригородов голос радиостанции поддерживал веру в силы американцев. И вдруг радиостанция замолчала. Сразу же началась страшная паника. Спасайся, кто как может! И тысячи семей со своим скарбом потянулись на запад. Некоторые центральные улицы оказались на несколько часов забиты беженцами. Все, кто оказывал американцам какую-нибудь помощь, чувствовали себя в опасности и требовали от янки, чтобы они забрали их с собой. Хаос увеличивался с каждым часом.

От какого-то болтливого лейтенанта ВВС я узнал, что за сильные взрывы были слышны ночью. Оказывается, подвезли в Мерциг по железной дороге орудие огромного калибра, которое днем они прячут в тоннель. Следовательно, нужно ждать сильного обстрела и этой ночью.

— Теперь у тебя будет несколько недель отдыха, старина, — сказал мне Сильвио.

Мы встретились, чтобы провести время вместе перед его отъездом в Верден.

Сильвио был прав. Поскольку радиостанция Люксембурга не работала, «1212» тоже должна была временно замолчать. Ведь нашу маленькую релейную радиостанцию нельзя было услышать без усиления люксембургского радио. Значит, наше пребывание в Люксембурге потеряло всякий смысл.

— Через несколько дней мы увидимся в Вердене, — заметил я.

По асфальтированному шоссе, изуродованному воронками от снарядов, тянулся бесконечный поток беженцев. Шоссе было настолько разбито, что крестьянские повозки иногда застревали по самую ось. По обочинам дороги валялись полусгоревшие ржавые немецкие и американские машины и орудия. Черные провода американских полевых линий болтались на покосившихся столбах.

Мы сидели на сожженном «шермане».

— Весь наш престиж летит к черту! — бросил Сильвио.

Он вытащил из бумажника фотографию тучного мужчины в форме вермахта. На груди — множество орденов, а медалей.

— Что тебе известно об этом обер-лейтенанте? — спросил Сильвио. — Это фото он забыл в томике Верлена. Да, у дядюшки Вальтера был животик, но вкус у него тоже был. Знает ли Шонесси вообще, кто такой Поль Верлен?

— Это абсолютно не имеет никакого значения. По-моему, он может быть полностью безграмотным! Главное, что Шонесси служит нашему делу!

Сильвио сполз с танка на грязное шоссе. Нужно было уже идти.

— Дошли бы твои слова до Бога. «Нашему делу»! Эти слова похожи на фразу из передовой статьи. Ну да ладно, допустим, что у нас одно общее дело. А ты никогда не задумывался над тем, что, возможно, этому самому делу служит не столько Шонесси, сколько сержант Сильвио Бернштейн и Петр Градец, а? И они оба будут сразу же забыты, как только Шонесси и его компания выиграют войну?

Сильвио был настроен на серьезный лад. Предстоящая поездка, полная неизвестности, а возможно, и расставание со мной сделали его еще более замкнутым.

Мы возвращались в город навстречу потоку беженцев. Наступали серые сумерки.

Интересно, в чем заключалось это наше общее дело? Если хорошо подумать, то мое дело не в чем ином, как поскорее увидеть задранные кверху грандиозные силуэты Праги. Ева называла это сентиментальностью. Свои чувства она выражала несколько иначе. «Наша страна как она есть, только без страха, — так сказала она однажды. — Без страха за завтрашний день».

«У каждого человека своя мечта, — думал я. — Сотни тысяч надежд, собранные воедино, — видно, это и есть наше общее дело. Уж не хочет ли Сильвио сказать, что дело Шонесси в этой войне не имеет ничего общего с нашим делом?»

— Только не поддавайся моему настроению, — тихо заметил Сильвио. — Я старый скептик. Меня, собственно говоря, интересует только одно — вернуться после войны на сцену, и хорошо бы — в Магдебург, где я однажды по своей бесталанности, ну да ты знаешь… — И, немного помолчав, добавил: — Возможно, виной всему, что тогда случилось, и был мой пессимизм.

Сильвио редко когда рассказывал о своем прошлом:

— В семнадцать лет я весь был одно нетерпение и готов был драться за любую идею. — Он не смотрел на меня. Возможно, при других обстоятельствах он и не начал бы такого разговора. — Тогда я жил в доме моей тетки. Если нам посчастливится попасть в Висбаден и если, конечно, дом уцелел, мы обязательно остановимся в нем. Это прекрасная вилла с парком. Там бывали люди, которыми я восхищался. В первую очередь — некий Дортен. Тебе что-нибудь говорит это имя?

— Дортен? Дортен? Рейнское сепаратистское движение?

— Точно. Это было вскоре после Первой мировой. Все было разрушено. Кругом одно зло, как тогда говорила моя тетушка. Все зло исходило из Пруссии. Вот тогда-то я впервые увидел людей, и прежде всего Дортена, которые хотели создать независимое государство у Рейна, чтобы пруссаки никогда не смогли больше развязать новую войну. Не смейся, — продолжал Сильвио, — не забывай, что мне было тогда семнадцать. Для меня все хорошее и ужасное в Германии шло с берегов Рейна. Там же была родина Гейне, Маркса, Фрейлиграта, Гервега и других людей, которых обожествлял семнадцатилетний юноша. Дортена я мог слушать часами. Для меня он тоже был богом… — Сильвио горько рассмеялся.