последние месяцы и который достиг еще большего совершенства в своей области. Человек этот всегда понимал меня, во всем поддерживал и, как я уже сказал, вдохновлял на новые творческие искания. Это мой верный и преданный друг Николь Ди Кандиа!

Когда комната взорвалась громкими и на удивление единодушными аплодисментами, Николь густо покраснела и смущенно потупила взгляд. К счастью, Пол сразу же переключил внимание гостей на своего учителя Фреда Феликса, и Николь, справившись с собой, посмотрела по сторонам. Оказалось, что в глубине комнаты застыла в гневе монументальная фигура Энн. Пунцовая от негодования, она, казалось, готова была стереть с лица земли свою бывшую подругу.

– Пол, ты же обещал мне, – жалобно говорила Николь, когда они уже готовились ко сну. Мысли ее мешались, а от выпитого шампанского голова и вовсе шла Кругом. – Неужели ты не понимаешь, что любая демонстрация романтической связи со мной сослужит тебе дурную службу?

– Прекрати сейчас же! – с наигранной строгостью произнес он и нежно обнял Николь за талию. – У меня с тобой действительно романтическая связь, и я чрезмерно горжусь этим.

– Да, но твоя мать так посмотрела на меня, что…

– Тем хуже для нее. Она пожала десятки рук и с удовольствием купалась в лучах славы своего сына. И потом, без денег моего отца ни о какой премьере и речи быть не могло. – Пол расстегнул рубашку и стал медленно раздеваться. – Она не такая уж бескорыстная, какой хотела казаться все эти годы.

– А кто может похвастаться абсолютным бескорыстием? – тихо произнесла Николь и понуро опустила голову, неожиданно вспомнив свою размолвку с Джулией.

Пол пристально взглянул на нее.

– Выше голову, Ника. Не надо портить мне настроение в такую чудную ночь. Присутствовавшим действительно понравилась моя музыка, разве не так?

– Разумеется, дорогой, а мне больше всех. Все было чудесно и, главное, доступно даже для такого далекого от мира музыки человека, как я.

– Я очень надеялся на это. В разговоре с Сэмом Райтом я сказал, что мне не хотелось бы играть только для самого себя и для небольшой группы сведущих в музыке людей. Поэтому аудитория для меня – главный стимул.

Николь и впрямь была рада, что все удалось и что Пол снова заявил о себе, как о талантливом и подающем надежды композиторе. Однако в постели на нее вновь нахлынуло неистребимое чувство вины за все, что случилось с Джулией. Она отсутствовала уже больше недели, и, несмотря на все усилия Эдварда, никакой путной информации о ней из Европы не поступало. Николь не в состоянии была наслаждаться сексом, в то время как ее дочь, возможно, страдала от одиночества, голода или, не дай Бог, подвергалась опасности. Возможно, она больна и взывает о помощи или находится на грани смерти. О самом худшем Николь просто старалась не думать.

Пол, словно догадавшись о тайных мыслях любимой, перестал ласкать ее и перевернулся на спину.

– Прости меня, Пол, – виновато прошептала Николь, – ты здесь ни при чем. Просто Джулия не выходит у меня из головы.

– Я знаю, – мягко промолвил тот, целуя ее пальцы. – Мне бы очень хотелось помочь тебе, но я ума не приложу как. Остается только надеяться на лучшее и ждать.

В ту ночь Николь приснилось, что она поехала в Париж и без устали бродила там по улицам, спрашивая прохожих, не приходилось ли им видеть ее дочь.

– Толстая грязная корова! – зло бросила ей вслед одна женщина, которая чем-то напоминала ее бывшую подругу Энн. И вдруг она увидела дочь на высоком холме Монмартра. Николь крикнула ей, чтобы Джулия остановилась, но та продолжала свой путь, не обращая никакого внимания на крики матери. Николь попыталась догнать ее, но ноги отказывались подчиняться. А потом фигура дочери стала быстро удаляться, пока совсем не исчезла за горизонтом. Ее маленькая трехлетняя Джулия исчезла навсегда, не оставив и следа. Николь же изо всех сил карабкалась на вершину холма и наконец достигла ее. Перед ней зияла черная тьма. «Джулия, Джулия!» – что есть силы закричала она и проснулась в холодном поту.

Пол нежно погладил ее по щеке, утирая горючие слезы. Николь еще крепче прижалась к нему и лежала так до самого утра.

Утром она первым делом позвонила Эдварду, но в офисе ответили, что он уехал в Париж.

Эл громко зачитывал Энн отрывки из газетного сообщения:

– «…в высшей степени волнующая премьера молодого композитора и флейтиста Пола Лурье… чарующая мелодия… насыщенные эмоциональными тонами композиции… бескомпромиссно романтическая музыка без какой бы то ни было тени подражания…»

Энн сидела на кухне, поглощая чашку за чашкой черный крепкий кофе и куря сигарету за сигаретой. Ее несказанная радость по поводу несомненного успеха сына омрачалась лишь тем грустным обстоятельством, что в своем публичном признании он выделил именно Николь в качестве главного вдохновителя. Так несправедливо обойтись с матерью, которая воспитывала его с пеленок и все силы отдавала его музыкальному образованию! Да, его музыка была поистине прекрасной, но только благодаря матери, а не какой-то там шлюхе.

– Ты слушаешь меня, дорогуша? – вернул ее к действительности Эл. – Райт называет его одним из самых одаренных молодых композиторов, музыка которого пронизана определенной эмоциональной напряженностью и в то же самое время отличается поразительной элегантностью…

Энн была так возмущена поведением сына, который поставил ее на одну доску с отцом, что даже не нашлась с ответом. И это после того, как она поднялась к нему за кулисы, по-матерински обняла его и поцеловала, прощая ему все-все, хотя, конечно, его извинения были совершенно неадекватны проступку.

Интересно, а что бы написал по этому поводу Бернард Лэсситер, если бы присутствовал на премьере? К сожалению, он проигнорировал приглашение и даже не ответил на ее письмо с многочисленными извинениями.

Кроме того, Энн была крайне расстроена тем обстоятельством, что Том и Джанет, которых она всегда считала своими лучшими друзьями, подошли к ней с поздравлениями, несмотря на то что две минуты назад мило ворковали с этой мерзавкой Николь. Правда, они предпочли деликатно не упоминать о ней, но это дела