– Гм… ладно. Спасибо. Пожалуй, я позвоню прямо сейчас. – Я вполне могла бы этого и не говорить.

Но не успела я нажать хотя бы одну кнопку, как телефон заверещал и экранчик озарился тревожным красным светом. Если бы только водитель не смотрел на меня так выжидательно, я отключила бы звонок и притворилась, что ничего не замечаю, но у меня было отчетливое ощущение: он приставлен специально, чтобы следить за мной. Что-то в его взгляде говорило мне, что не в моих интересах не услышать этот звонок.

– Алло? Это Андреа Сакс, – проговорила я сугубо профессиональным тоном, в душе ни на йоту не сомневаясь, что звонит не кто иной, как Миранда.

– Ан-дре-а! Сколько времени показывают ваши часы?

Что это, какой-то подвох? Прелюдия к тому, чтобы отругать меня за опоздание?

– Сейчас посмотрю. Вообще-то на них пять пятнадцать, но я еще не перевела на парижское время. Значит, сейчас должно быть одиннадцать пятнадцать утра, – бодро объявила я, надеясь начать наше великое путешествие на мажорной ноте.

– Благодарю вас за все эти ненужные подробности, Ан-дре-а. А могу я узнать, чем конкретно вы занимались последние тридцать пять минут?

– Дело в том, что посадку несколько задержали, а потом мне еще надо было…

– Потому что, согласно тому расписанию, которое вы сами составили, ваш рейс прибыл в десять тридцать пять утра.

– Да, в это время самолет должен был приземлиться, но, видите ли…

– Мне неинтересно выслушивать, что, с вашей, точки зрения, я должна видеть, Ан-дре-а. Это совершенно непростительное опоздание, и, надеюсь, вы понимаете, что в ближайшие две недели такое поведение больше не должно иметь места.

– Да, конечно. Мне очень жаль.

Сердце у меня колотилось как бешеное, и я чувствовала, как щеки начинают пылать от унижения. Унизительным было само обращение, но еще более тошно было сознавать, что я потворствую ей. Я только что извинилась – и вполне искренне – за то, что не смогла заставить самолет приземлиться точно в указанное в расписании время, а потом еще и за то, что недостаточно сообразительна, чтобы суметь никем не замеченной пробраться через французскую таможню.

Я неуклюже прижалась лицом к стеклу и смотрела на уличную суету, которую осторожно преодолевал мой лимузин. Женщины здесь казались намного выше, мужчины – галантнее, и почти каждый, кого я видела, был одет со вкусом, хорошо сложен и обладал изысканными манерами. Я уже однажды была в Париже, но выходить на прогулку из скромного пансиона в бедном парижском пригороде – совсем не то, что смотреть с заднего сиденья лимузина, как мелькают в окне шикарные бутики и очаровательные летние ресторанчики. Я думала о том, что все это может стать для меня привычной картиной, но тут встревоженный моим видом водитель повернулся и показал мне «на всякий случай», где у него хранятся несколько бутылочек с водой.

Автомобиль затормозил перед входом, и импозантный джентльмен, одетый в безукоризненно и явно сшитый на заказ костюм, открыл мне дверь.

– Мадемуазель Сакс, какое удовольствие наконец встретить вас. Я Жерар Рено.

У него был спокойный, сдержанный голос, а по его серебристой шевелюре и сухому, с резкими чертами лицу я поняла, что он намного старше, чем мне казалось, когда я говорила с ним по телефону.

– Мсье Рено, я так рада с вами познакомиться!

Все, чего мне в тот момент хотелось, – это заползти в уютную мягкую постель и отоспаться как следует, отдохнуть от тягостного перелета. Но мсье Рено не оставил от моих надежд камня на камне.

– Мадемуазель Андреа, мадам Пристли желает, чтобы вы немедленно явились в ее апартаменты. Боюсь, прежде чем вы сможете зайти в ваш номер, – добавил он, и на лице у него было написано такое смущение, что на мгновение я пожалела его больше, чем себя. Он явно не был рад встретить меня таким известием.

– Охренеть можно, – пробормотала я, не сразу заметив, как это шокировало мсье Рено. Что ж, я тут же подарила ему обаятельнейшую из своих улыбок и попробовала загладить свой промах. – Пожалуйста, простите, у меня был такой утомительный перелет. Не подскажете ли, где я могу найти Миранду?

– Ну конечно, мадемуазель. Она в своих апартаментах и, насколько я могу судить, очень жаждет вас видеть.

Я внимательно наблюдала за лицом мсье Рено и, как мне показалось, заметила на нем легкую тень недовольства; и хотя по телефону он всегда казался мне невыносимо корректным, я была рада пересмотреть свою точку зрения. Он был слишком хорошим профессионалом, чтобы проявлять свои чувства, не говоря уж о том, чтобы облечь их в слова, но я решила, что он наверняка так же ненавидит Миранду, как и я. Не то чтобы я могла чем-то подкрепить это ощущение – просто я и мысли не допускала, что кто-то может относиться к ней без ненависти.

Двери лифта раскрылись, и мсье Рено, улыбнувшись, жестом пригласил меня войти. Затем он сказал несколько слов по-французски сопровождавшему нас портье и махнул мне рукой, а портье подвел меня к дверям в апартаменты Миранды. Он постучал, а потом испарился, оставив нас с Мирандой один на один.

Я на мгновение подумала, что Миранда сама откроет дверь, но это было совершенно нереально. За те одиннадцать месяцев, что я провела с ней бок о бок, я ни разу не видела, чтобы она делала хоть что- нибудь, отдаленно напоминающее физический труд, – даже такие элементарные вещи, как ответить на телефонный звонок, повесить в шкаф собственное пальто или налить себе стакан воды. Создавалось впечатление, что у нее каждый день – суббота, день отдохновения, и сама она придерживается всех установлений, обязательных для правоверной еврейки, ну а я, конечно, была ее «субботним гоем» [19].

Хорошенькая горничная открыла мне дверь и пригласила войти; глаза у нее были влажными, и она не отрываясь смотрела в пол.