Я отвечал, что, конечно же, поеду. Но не сейчас, чуть попозже, у меня дела, а потом я обязательно их догоню на вертолете. Алька верил, обещал к моему прилету набрать кораллов и насушить рыбы.

Кино оказалось закрыто. Облезлые афиши, забранные ставнями витрины, в скверике под дождем скучают пластиковые герои, которые так и не спасли мир.

Алька расстроился, в кино ему очень хотелось, и я отправился к черному ходу, долго стучал кулаком. Открыл механик, злой и заспанный, пришлось долго его уговаривать, коньяк и консервы я прихватил совсем не зря.

Механик провел нас в зал, сказал, что новых фильмов нет. Собственно, никаких фильмов нет, хотя нет, есть, остался, про живых мертвецов. Мы согласились на мертвецов.

Фильм оказался ничего, бойкий, мы сидели в пустом зале, и даже я иногда подпрыгивал от неожиданности. Мертвецы были безжалостны и бессмысленны, они охотились на немногочисленных выживших и поедали их с видимым удовольствием. Я увлекся этой ерундой и с интересом наблюдал за злоключениями героев, герои бежали почти весь фильм, и внезапно меня посетила дикая идея. Не возвращаться. Пусть Гала собирает вещи для своего ковчега, пусть ее папаша-дурак присылает вертолет… Мы уже будем далеко. Из города бегут, тысячи квартир опустели, и никому нет до этого дела. Можно занять любую. Сейчас неразбериха, вряд ли нас найдут. Вряд ли это получится даже у ее отца…

Я представил глупое и удивленное лицо Галы, представил бешенство ее папаши…

Картина закончилась. Главный герой успел запрыгнуть в вертолет и взлететь. Но и мертвецы даром времени тоже не теряли – успели его хорошенько искусать. Так что герой вроде как и не спасся. Но я сказал Альке, что все закончилось хорошо, дяде сделают укол, и он вылечится.

Мы вышли из зала. Механик был уже пьян, от него пахло коньяком, глаза лучились хорошим настроением, он зажег свет и включил игральные автоматы. И мы стали играть. Лупить молотком по резиновым рыбам, гонять на квадроциклах, отстреливать мутантов в старинном замке, управлять подводной лодкой. Алька кричал, подпрыгивал, дрыгал ногами, пьяный механик бил в какой-то таз, автоматы визжали, и вдруг запахло попкорном.

Самым настоящим, я забыл этот запах, масла, карамели и кукурузы. Механик засмеялся, исчез и вернулся. С ведром, с настоящим пластмассовым ведром настоящего попкорна, который еще дымился и иногда даже неожиданно подпрыгивал.

Мы снова вернулись в зал и снова стали смотреть фильм

про мертвецов. Только в этот раз было уже не страшно, а смешно, Алик рассказывал, что случится вот сейчас и почему у этого дяди нет руки. Механик прикладывался к коньяку и рассказывал историю про то, как однажды во время вот такого же фильма загорелся потолок, а зрители решили, что так оно и надо.

Алька смеялся, жевал попкорн, а потом заснул. Я не стал его будить. Я взял его на руки и понес домой. Через дождь.

Обозленная Гала поджидала на крыльце с фонарем и с ружьем. Сказала, что звонил отец, вертолет будет на два часа раньше.

Я отнес его наверх. Не стал будить, накрыл одеялом. Не знал, что дальше делать, в голову будто штырь загнали.

Гала ждала меня в гостиной. Она вдруг захотела со мной поговорить, только вот у меня никакого настроения не было, я сказал, что мне пора домой. Она не могла сказать ничего, что я уже не слышал бы, мы молчали, а потом она принесла шкатулку. В ней были золотые часы, цепь из белого металла, перстни и несколько золотых зажигалок.

Потом я ушел. Дождь не прекратился, дрезина не ходила по причине позднего времени, я шагал по шпалам. Больно.

Не знаю, сколько километров я одолел, когда почувствовал, что больше не могу, свернул в лесополосу, наткнулся на бревна, целый штабель. Забрался в них и выл, слушая, как над головой грохочут вертолеты.

Домой вернулся к полудню.

Погода приключилась хорошей, небо переливалось бензиновой радугой, я чувствовал пустоту, распространившуюся вокруг, я остался один, и теперь, видимо, навсегда. В одежду впитался запах воздушной кукурузы, и тоже, видимо, навсегда.

Заглянул в обувной магазин, что напротив. Магазин разграбили еще на позапрошлой неделе, хозяин пробовал сопротивляться, дурак, зачем? Вон там его и повесили. На канделябре. Не поленились, что удивительно, могли просто пристрелить, а они повесили. Такое внимание к человеку сегодня встретишь редко. В магазине продолжал гореть свет, и под потолком вертелся старомодный вентилятор. Все полезное уже было растащено, даже стулья.

Заглянул на почту.

Почта уже почти не работает, через раз. Что можно послать в наше время? Куда? Девушка сказала, что мне повезло – это последняя неделя, после чего почтовое сообщение прерывается ввиду бесперспективности. Я осведомился – бесперспективности чего? Почтовая девушка промолчала, видимо, имелась в виду общая бесперспективность. Затем сказала, что ночью в небе видели огни. Они висели над центром, то набирая высоту, то опускаясь к самым крышам. Тускло мерцали и выстраивались в небе в фигуры.

Я сказал, что это, наверное, вертолеты, на что девушка ответила, что вертолеты совсем не так летают, уж она-то знает. Я купил несколько пластиковых конвертов, девушка спросила, куда я собираюсь посылать письма, на тот свет, что ли? Она почти угадала.

Я вышел на улицу, почтовая девушка смеялась мне вслед.

Навстречу шагал человек. Сумасшедший, их последние дни много появилось. Говорили, что распустили все приемники в Сокольниках и теперь весь север в психах. Не всех, конечно, выпустили, спокойных, безопасных, а опасных… решили вопрос окончательно. Этот, видимо, безопасный. С бубном, с дудкой, весь в висюльках. Птичьи лапки. Самодельные. Скрученные из алюминиевой проволоки. И из медной проволоки. Выплавленные из свинца, вырезанные из тонкого железа, из картона, связанные из прутиков, из бисера. Из камня одна. Сначала я решил, что он собирается эти штуки продать, но сумасшедший задудел в трубу, сорвал с себя висюльку и протянул. А я взял. Не знаю зачем. Свернутую из красной проволоки.

Псих долго смотрел, потом смеялся, и я тоже усмехнулся, а псих сказал, что ждать осталось недолго, потому что вчера ночью пала последняя печать.

Псих, я устал слушать про печати, и про зверя, спящего в глубине, я вообще устал.

На углу стоял автобус Антикитайской Лиги. Возле на старых ящиках сидели крепкие вороватые мужики, курили. Заметили меня, замахали руками. Обычно я никогда не подхожу, а сейчас подошел. Сам не знаю зачем. На прошлой неделе вот так же автобус стоял, только не Лига, а военные. Торговали оружием. Автоматы, пистолеты, гранаты, все с разграбленных военных складов. Деньги уже не принимали, оружие меняли на консервы или на золото. Консервы я никому отдавать не собирался, золото… Золото еще оставалось, но только оружие мне было не нужно, не стал ничего брать.

Из автобуса Антикитайской Лиги тоже торговали насущным. Надувными лодками, альпинистским снаряжением, армейскими спасательными наборами, термоизоляционными спальными мешками, мультипрививками, вакциной от китайского бешенства, керосином.

Я достал часы. Дорогие, с бриллиантовыми цифрами и платиновыми стрелками, когда-то их сделали для одного европейского короля. Теперь я обменял их на керосин, примус и длинные альпинистские веревки. Керосин понадобится, хотя у меня и есть запасы. Примус тоже. Я запасся горелкой, но дублирующая совсем не помешает. Кто его знает, сколько это все продлится. Веревки… Веревок вот не запасено, я как-то о них не подумал. Зря. Я живу довольно высоко, а противопожарные системы совсем не работают. Если что, эвакуироваться не получится. И вообще, веревки в хозяйстве всегда нужны. Торговцы предлагали еще сгущенную воду, четыре баллона, но я не стал брать, слишком взрывоопасно.

Втащил наверх все, что купил сегодня, и свалил все в углу. Спал.

Очнулся от странного чувства. Почувствовал, что я не один. Что в квартире кто-то есть. Ошибся, не в квартире – небо светилось крупными зеленоватыми огнями.

И это были не вертолеты.

Тогда я подумал – начинается. Все только начинается.