некоторые из воительниц пошатнулись, а две упали на колени.
Только Повелительница Туманов стояла как ни в чем не бывало, по-прежнему высоко подняв руки. Груди у нее под мантией поднимались и опускались чуть больше обычного, словно она тяжело дышала. Глаза ее одновременно и пылали, и были предельно пустыми, в то время как губы стали бледнее обычного.
Затем она схватила обеими руками посох, и тот вышел из камня так же легко, как сорняк из влажной земли. Она подбросила его одной рукой и поймала другой, покрутила и, казалось, готова была пуститься в пляс.
Махбарас надеялся, что ноги и живот не предадут его до тех пор, пока он не окажется в безопасности за вратами долины.
Он не верил в то, что Повелительница может наколдовать новые ужасы. Но следующий миг доказал, что капитан ошибался. Со дна долины всплыл Данар или по крайней мере человеческая фигура, похожая на него. Невидимая рука схватила воина, прежде чем он нашел милостивую смерть, которую искал, и вернула назад, сделав добычей колдуньи.
Ужасные вопли испускала эта человеческая фигура, которая повисла в воздухе перед пораженным ужасом Махбарасом.
Глава 9
Конан обуздал свое желание броситься вверх по склону, как обуздал бы пару норовистых лошадей, влекущих колесницу. Бегая по пересеченной местности, очень легко упасть даже уверенному в своих силах горцу.
И к тому же быстрое движение привлекает внимание врага, чего Конан хотел бы избегать как можно дольше. У него было слишком мало людей, чтобы вынудить вражеских лучников не высовываться или хотя бы не дать им прицельно стрелять, если они вздумают вступить в бой.
Поэтому Конан пробирался украдкой, словно леопард, находя укрытие в расщелинах и прячась в омутах тени, которые вражеские воины сочли бы слишком маленькими для человека его размеров. Он пробирался с бесшумностью кобры, пробуя все опоры для рук и ног, прежде чем навалиться на них всем своим весом. Пыли, отмечавшей его передвижение, поднималось немного, и лишь самые мелкие камешки бесшумно скатывались вниз по склону.
По мере того как Конан поднимался все выше, укрытии становилось все меньше, но в остальном местность стала еще более пересеченной. Временами единственный маршрут, обещавший скрытность передвижения, требовала мастерства верхолаза. К счастью, Конан недавно освежил эти свои навыки, так как большая часть Афгулистана была расположена в горах, способных бросить вызов даже местным пикам и скалам его родной Киммерии.
Конан закончил взбираться по невысокой расщелине, упираясь ногами в одну из стен, а спиной в другую. Скалы давали достаточно укрытий, чтобы северянин смог остановиться, передохнуть, выплюнуть изо рта пыль и посмотреть, как там идет бой.
Или скорее прислушаться, как там идет бой. Враги, расположившись выше и ниже по склону, казалось, решили подождать. Они даже перестали пускать наобум стрелы или швыряться камнями. Киммериец вслушивался, но не слышал ни боевых кличей, ни проклятий. Он слышал, как от пыли кашляют и чихают воины. Скалы потрескивали на солнце, вздыхал ветер, и где-то далеко в вышине пела птица.
Конечно, такая тишина, как знал по опыту Конан, означала, что враг подползает к позиции его людей, решив перерезать им глотки. Но киммериец считал, что еще не родился туранец, способный победить афгула, так же как не родилось дикаря, способного победить туранца…
Донесшийся сверху звук прервал недолгие размышления киммерийца. Кто-то полз в его сторону, пытаясь двигаться бесшумно, но не добившийся в этом деле особых успехов.
Затем к первому звуку присоединились другие. Кто-то кого-то звал, пытаясь говорить так, чтобы его услышали вблизи, но не на сколь-нибудь значительном расстоянии. Потом разговоры неожиданно оборвались, и Конан услышал звуки, сильно походившие на шум борьбы. А тем временем один из ползущих все приближался и приближался. Конан прикинул, что этот дикарь уже должен быть от него на расстоянии плевка.
Тут наверху кто-то заорал от ярости, а кто-то другой — от боли. Ни того, ни другого, казалось, не волновало, далеко ли их слышно. Оба кричали так громко, что их услышали бы аж в Аграпуре. Лихорадочное шуршание сообщило, что ползущий увеличил скорость.
Затем из-за камня, находящегося как раз в пределах досягаемости Конана, высунулась бородатая голова. В тот же миг по всему гребню раздались крики, и киммериец услышал свист стрел. Кем бы ни был этот бородач — другом или врагом, Конан счел, что тот должен знать что-то такое, что не мешает узнать и ему. А превращенный в утыканную стрелами подушечку для булавок, он умрет, не успев ничего сказать.
Конан рванулся из укрытия и вцепился одной рукой в маслянистые черные волосы дикаря, а другой ухватился за шиворот его латаного и выгоревшего халата. А затем киммериец швырнул воина через голову. Бородач перелетел через Конана и завопил от страха, когда увидел, что, как в омут головой, летит в расщелину.
Но он не полетел туда, потому что Конан извернулся с гибкостью угря и успел поймать его. Пальцы северянина сомкнулись на лодыжках бородача. Конан на какой-то миг потерял равновесие… И все же удержал воина.
Конан уперся ногами в землю, но сзади под коленом чиркнула стрела. Неожиданная боль заставила киммерийца дернуться. Это окончательно вывело его из равновесия. Бородач, испугавшись, пронзительно закричал, словно пронзенный стрелой, что вызвало лишь новый дождь стрел.
Киммериец почувствовал, что падает. И собственные понятия о чести и необходимость сохранить пленника живым запрещали ему выпустить несчастного из рук, дав ему погибнуть. Вместо этого он попытался превратить соскальзывание в прыжок, но у него не хватило времени. Киммериец все еще поворачивался, пытаясь переставить ноги и остановиться, когда соскользнул за край расщелины и рухнул вниз.
Повелительница Туманов завопила, словно дикая кошка. Огненная сфера мгновенно увеличилась втрое больше прежнего и устремилась к висящей в воздухе фигуре Данара.
В глазах колдуньи горели огоньки, каких, по мнению Махбараса, не увидишь и в аду. А сфера, утратив свою форму вытянулась, словно язык громадного змея.
Ее насыщенное пламенем ядро промчалось между двух дев, пройдя так близко, что их слегка задело. Обе воительницы упали навзничь, словно их лягнула лошадь, растянулись на камнях под лязг доспехов. Некоторые из их спутниц заколебались, но большая часть дев метнулась вперед, чтобы выволочь пострадавших на безопасное место.
Махбарас не обращал внимания на происходящее на балконе. Он во все глаза смотрел на то, что происходило с Данаром. Тот висел в воздухе, словно мыльный пузырь, а вокруг него сплелась огненная паутина, то образующая непристойные фигуры, то превращающаяся в сгустки пламени сапфирово-изумрудных оттенков, одновременно и ослепительные, и отвратительные.
Каждый раз, когда Повелительница Туманов поднимала руки над головой, паутина эта становилась все плотнее. Махбарас с трудом мог разглядеть Данара. Тело воина извивалось в новом приступе конвульсий. Рот у него был раскрыт в беззвучном крике, а спина выгнулась дугой до такой степени, что хребет готов был вот-вот переломиться.
Затем огонь сомкнулся вокруг наемника, но то, что Данар исчез за спиной огня, вовсе не означало, что мучения его окончились. Данар вопил изо всех сил. Махбарас никогда еще не слышал таких ужасных криков.
Тогда капитан шагнул вперед с мечом в одной руке и кинжалом в другой. Прежде чем кто-нибудь, хоть колдунья, хоть девы, смогли остановить его чарами или клинком, он схватил кинжал за острие, а затем метнул его в огненную сферу.
Это был сложный бросок, но не для того, кто выучился искусству метания ножей в десять лет, а в двенадцать уже выигрывал призы на базаре (и был избит отцом за то, что якшается с низкородными). К тому же Махбарас много тренировался и в последнее время.
Но его рука и глаз действовали как единое целое. Кинжал исчез в огне. Капитан увидел, что Повелительница повернулась к нему. Тогда капитан наемников поднял меч, его острие разрубило язык пламени, связывающий колдунью и ее жертву. «Митра мне свидетель. и да хранит он моих воинов, я не могу поступить иначе».
Удача не покинула киммерийца и его пленника, когда они упали. Они приземлились на песок. Пленник оказался наверху, а ребра Конана защищала броня твердых, как железо, мускулов. К тому же киммериец обладал таким умением прыгать и падать, какому позавидовал бы и ярмарочный акробат.
Падение все ж таки вышибло из него дух, и на ноги Конан встал не сразу. К счастью, его пленник едва дышал от страха. Бородач попытался сбежать только тогда, когда Конан уже достаточно оправился, чтобы помешать этому, твердо стиснув массивной ручищей лодыжку воина.
Бородач выругался и раскрыл было рот, собираясь завопить, а затем, похоже, в первый раз разглядел, кто его противник. Рот его остался раскрытым, потом он пробормотал нечто вроде:
— Ты… не… воин гирумги?
Говорил он на туранском, но на столь невнятном диалекте, что Конан не был уверен в том, что правильно понял его слова.
— Я не гирумги, — ответил ему Конан по-турански и тщательно выговаривал каждое слово, словно он беседовал с ребенком. — Я не желаю тебе зла, равно как и все мои друзья. Идем со мной.
Бородач, похоже, не понял смысла слов, но тон и жесты киммерийца в достаточной мере донесли до него смысл сказанного. К тому же этот воин был низкорослым и тощим даже для дикаря из пустыни. Киммериец мог бы нести под мышкой человека таких размеров, но бородач, похоже, предпочитал идти сам на своих двоих.
Конан и его пленник торопливо вернулись в укрытие.
