Кто-то из читателей, ознакомившихся с книгой, может остаться неудовлетворенным. Автор вроде бы собирался раскрыть тайны альтернатив российской истории, рассказать, «что было бы, если…», а на самом деле никаких фантазий, никаких интеллектуальных игр. Где обещанная интрига?

Книга, которую вы прочли, — всего лишь попытка систематизировать некоторые факты и предложить ряд суждений по затронутым сюжетам. Тем более что перед вами не специальное, а популярное сочинение. Будем исходить из того, что прошлое раскрывает сущность настоящего и нас самих. Недаром считается, что только культурное общество способно к самоочищению.

Рисуя альтернативные сценарии, автор отталкивался от определенных критериев, выдвинутых в свое время нашим известным социологом И. Бестужевым-Ладой:

— Если подходить к ретроальтернативистике не как к пропагандистской игрушке повышенного эмоционального воздействия, а как к действенному инструменту философии истории, то придется сосредоточить первостепенное внимание на четырех методологических проблемах, решение которых имеет в данном случае приоритетное значение.

1. Критерий реальности виртуальных сценариев, позволяющий провести рубеж между реально возможными и явно фантастическими допущениями.

2. Критерий логичности виртуальных сценариев, позволяющий установить непротиворечивость причинно-следственных связей в их построении.

3. Критерий сопоставимости виртуальных сценариев между собой и с исторической действительностью, позволяющий сравнивать только сравнимое, сопоставлять только сопоставимое.

4. Критерий оптимальности виртуальных сценариев, позволяющий извлекать из них уроки на будущее в той же или исходной области исторического знания[258].

Но вернемся к прочитанному.

Итак, что же мы видим? А то, что почти любое «разветвление» российской истории рано или поздно вновь сливается с реальным ходом событий. Почему? Видимо, существует некое закономерное русло, которое «притягивает» к себе любое «отклонение» после развилки. Поэтому и поставлен в заглавии книги знак вопроса.

Все могло быть иначе? Далеко не всегда. Отклоняясь на время от заданного «русла», российская история неизбежно сворачивала в прежнюю «историческую колею». Альтернативная историческая судьба России логически не выстраивается.

На российской почве постоянно самовоспроизводилась система авторитаризма, в основе которой — «патерналистская матрица», полувоенное устройство социума и государственной власти, мобилизационная модель развития.

При этом, увы, ценности свободы и человеческого достоинства всегда оставались на втором плане.

Российская государственность сформировалась в пространстве российской цивилизации как устойчивой социокультурной общности, исторически сложившейся на полиэтничной и поликонфессиональной основе. Патерналистские традиции общинности, огромные пространства, наличие десятков этносов, отсутствие стабильных экономических рыночных связей и правовых отношений, недостаточное развитие транспортных сетей, психология удельных правителей и их сепаратизм — все это порождало потребность в сильном централизованном государстве, способном скреплять воедино отличающиеся друг от друга регионы и территории. Именно поэтому государству принадлежала ведущая роль в функционировании российской цивилизации.

Испытывая постоянное «давление» с Запада и Востока, российское государство с самого начала формировалось как «военно-национальное», когда основной движущей силой развития была потребность в обороне и безопасности, неизбежно сопровождавшаяся усилением политики внутренней централизации и внешней экспансии.

«Вотчинное государство» в России присвоило неограниченные права по отношению к обществу. В этих условиях работало правило: если сами люди не могут остановить падение уровня и качества жизни, то общество делегирует государству право на проведение радикальных реформ. При этом предполагался и пересмотр если не всей системы культурных ценностей, то, по крайней мере, некоторых фундаментальных ее элементов. Начиная с преобразований Петра I в России складывается особый тип «регулярного, всепоглощающего государства», бюрократически «заботливого» ко всем сторонам не только общественной, но и частной жизни людей.

Действуя в рамках мобилизационного развития, российское государство постоянно испытывало «перегрузки» в силу того, что государственная власть во внутренней и внешней политике ставила такие цели и задачи, которые превосходили потенциальные возможности страны и общества. Решая эти задачи с помощью насилия, государственная власть принуждала население мириться с любыми лишениями. Отсюда проистекали деспотические черты этой власти, опиравшейся в основном на силу и «военные» методы управления.

Для нашего культурного архетипа характерным стал культ власти, преклонение перед ней как воплощением силы и господства. Такая фетишизация государственной власти порождала этатизм, который основывался на том, что российское государство, наделявшееся сверхъестественными свойствами, воспринималось как главный стержень всей общественной жизни, как «демиург» отечественной истории. Это восприятие складывалось на основе воспроизводства патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающей «хорошее», «отеческое» и справедливое правление доброго «хозяина-отца».

Наличие сильной эмоциональной доминанты и слабость интеллектуального начала в культуре предопределили, помимо всего прочего, формирование в России специфического типа правовой культуры. Его основной характеристикой является отчетливый приоритет морали и нравственности как социального регулятора по отношению к праву, что означает, в конечном счете, дефицит правосознания, подмену его деформированным моральным сознанием, этикоцентризм как принципиальную черту правового менталитета.

По мере формирования имперской субцивилизации в российском менталитете стала складываться новая система представлений и ценностных ориентаций. На смену религиозной, преимущественно традиционалистской ментальности, основу которой составляло «служение государю», пришли новые светские принципы, и главный среди них — «служение Отечеству».

Идея добровольного «служения Отечеству» легла в основу национально-государственной идеологии петровского и послепетровского времени и в различных модификациях просуществовала до конца XX в. Национальным символом, предметом сакрализации, лежащим в основе всей системы ценностных ориентаций, стало государство. Петровские реформы, при всех издержках, которые накладывали на них характер эпохи и личность царя, решили национальные задачи, создав государственность, обеспечившую России двухсотлетнее существование в ряду главнейших европейских держав. Все преобразования и достижения Петровской эпохи доставались чрезвычайно дорого — через социальное перенапряжение общества, насилие, пот, кровь и саму жизнь русских людей.

Деятельность полицейского государства была направлена, во-первых, на издание многочисленных и подробных законов, регламентов, инструкций, определяющих все стороны жизни подданных, во-вторых, на наблюдение за исполнением этих законов. Такая ситуация не могла быть создана только с помощью насилия со стороны государственной власти, нужна еще и определенная духовная солидарность социума и государства, в возникновении которой большую роль играла как национально— государственная идея, так и российский менталитет. «Европеизация» страны на всем протяжении проходила под знаком имитационного, подражательного начала, а не воспроизводства сущностных институтов Запада: частные предприятия на деле были государственными филиалами, так как государство диктовало и размер капитала, и сорт товара, и объем производства, и сбыт.

Исторический путь России определил сохранение как у масс, так и у элиты осознания себя как части целого, подчиняющегося единому нравственному отношению — отношению патернализма как элемента культуры, представляющего собой специфический исторический опыт, запечатленный в памяти целых социумов и отдельных людей, влияющий на их ориентацию в общественной жизни и, соответственно, на общественную практику. Каждый тип общественных отношений формирует определенный круг социальных