По материалам Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий лишь в течение лета 1941 г. число пленных красноармейцев достигло почти двух миллионов человек. Объяснить только военными причинами такую массовую сдачу в плен невозможно, особенно если учесть, что военные действия проходили на советской территории, летом, зачастую в лесистой местности, где при желании можно было легко укрыться и продолжать борьбу. Очевидно, что значительная часть советских солдат и офицеров сдавалась добровольно, не желая сражаться за режим и ожидая от немцев избавления России от большевистской власти[183].

Впрочем, военные действия на различных участках фронта разворачивались по-разному. Так, майор фон Кильманзег впоследствии утверждал, что нацистская пресса представила миру совершенно искаженную картину боевых действий сухопутных войск. О легких победах речи не было. Вне сомнения, сосредоточенные в приграничных районах советские войска оказались «застигнуты врасплох», «но отнюдь не собирались сдаваться». Лейтенант Гельмут Ритген свидетельствовал, что среди русских «в плен никто не сдавался, поэтому и пленных практически не было»[184].

По оценкам историка С. Веревкина, «в течение первых двух месяцев войны регулярная Красная Армия была практически полностью разгромлена, а сам Советский Союз оказался на грани полной военной катастрофы». И неизбежен вопрос: «Если мощнейшая современная регулярная армия, до зубов вооруженная современнейшим оружием, с первых дней войны начинает буквально распадаться, теряя пленными сотни и сотни тысяч, складывающиеся в миллионы человек, что же с ней происходит на самом деле?»[185].

Судя по всему, для Сталина Гитлер был действительно слепым орудием или «ледоколом», расчищающим дорогу в Европу для локомотива «мировой коммунистической революции». СССР был готов к мировой войне, но к войне наступательной. Красная Армия располагала на границе подавляющим численным преимуществом над противником. Внезапный удар Вермахта отдал в руки немцев огромные ресурсы: на советских тягачах, на советских боевых машинах, на советском горючем гитлеровцы входили в наши города.

Все сходится к тому, что два тоталитарных режима — сталинский и гитлеровский — не могли не столкнуться в борьбе за мировое господство.

Но почему это столкновение на первом этапе оказалось для нас столь губительным? Похоже, что действительно солдаты в массе своей не хотели защищать власть, поскольку она принесла народу столько бед — раскулачивание и расказачивание, десятки миллионов согнанных с родных мест и загнанных в сибирские леса, Великий голод. Многие из них как бы мстили за насилие и унижение, издевательства и обманутые надежды. К тому же С. Веревкин во многом прав, когда пишет, что война началась в стране, «армия которой представляла собой огромную массу запуганных и сбитых с толку безграмотных, аполитичных, люмпенизированных людей. К тому же еще и плохо обученных военному делу. Руководимую полуграмотными комдивами и комполками, совсем недавно бывшими всего лишь лейтенантами и старшими лейтенантами… Безынициативность и буквальное впадание в ступор советского командования в случае изменения боевой обстановки так и не было изжито им до конца войны» [186].

Итак, история — это, прежде всего, образ прошлого, который складывается у того или иного поколения и который меняется с приходом нового поколения, находящего в истории ответы на свои вопросы и свои проблемы.

Вспомним слова В. Рыбакова о значении альтернативистики: «Альтернативные истории ценны для нас тем, что они, во-первых, как нельзя лучше фиксируют уровень исторической грамотности населения. Во- вторых, они демонстрируют характер и эмоциональную интенсивность отношения этих самых групп к тем или иным реальным и полуреальным или даже вполне вымышленным историческим событиям. И, наконец, в- третьих, с предельно возможной откровенностью обнажают исторические ожидания и фобии этих групп. Ни один другой вид исторического и историографического творчества на такое не способен».

Один из самых острых вопросов в истории Великой Отечественной войны: можно ли было избежать трагедии ее начального периода?

Судя по всему, здесь вырисовываются три альтернативы:

а) Сталин предотвратил войну;

б) Сталин стал союзником Гитлера;

в) Сталин решил напасть на Германию и Европу.

Именно третий сценарий представляется наиболее вероятным. Недаром его поддерживают все больше современных независимых историков.

Первым эту гипотезу озвучил Д. Проэктор в 1989 г., когда в своей книге «Фашизм: путь агрессии и гибели» писал: «И здесь мы возвращаемся к вопросу: не готовил ли Сталин всю эту массу войск не только для обороны, но и для наступления? Есть много признаков, что да»[187] .

В своем «Ледоколе» Суворов рисует альтернативную картину вторжения Красной Армии в Германию. Для этого «не надо напрягать воображение — достаточно посмотреть на группировку советских войск, на неслыханную концентрацию войск, на аэродромы у самой границы, на десантные корпуса и автострадные танки, на скопление подводных лодок в приграничных портах и десантных планеров на передовых аэродромах. Нам достаточно открыть предвоенные советские уставы, учебники советских военных академий и военных училищ, газеты «Красная звезда» и «Правда»[188].

Гитлер еще раз перенес начало нападения на Советский Союз, на сей раз на 22 июля. Однако «6 июля 1941 года в 3 часа 30 минут по московскому времени десятки тысяч советских орудий разорвали в клочья тишину, возвестив миру о начале великого освободительного похода Красной Армии». Германские танковые дивизии еще только перебрасываются. Немецкая авиация застигнута врасплох и несет большие потери[189].

В свою очередь, Б. Соколов описывает наступательные действия советских войск под командованием Жукова, успехи которых, впрочем, были недолгими. Танковые группы Гудериана, Гота и Клейста ударили ему во фланг и тыл. А дальше события стали развиваться примерно так же, как они происходили в действительности после нападения вермахта на СССР летом 1941 г.[190] . Таким образом, у Соколова альтернатива перерастает в реальность.

М. Мельтюхов на анализе имеющихся материалов и документов пишет: «Скорее всего, 1 июля 1941 года войска западных округов получили бы приказ ввести в действие планы прикрытия, в стране началась бы скрытая мобилизация, а завершение к 15 июля развертывания намеченной группировки Красной Армии на Западном ТВД позволило бы СССР в любой момент после этой даты начать боевые действия против Германии»[191].

А. Храмчихин полагает, что мы даже чисто юридически были обязаны нанести удар по Германии, поскольку в марте 41-го успели подписать договор о дружбе и взаимной помощи с Югославией. Сразу после этого Германия атаковала и оккупировала нашего нового союзника. В этот момент, в апреле 1941 г., ситуация для нашего удара была на редкость благоприятной[192].

А вот сценарий И. Бунина. «На Северо-Западном фронте, — пишет он, — командир танковой дивизии доблестный полковник Черняховский. Вскрыв свой красный конверт, не минуты не колеблясь, бросил свои танки в наступление на Тильзит, имея целью, захватив его, развивать наступление на Кенигсберг, как и было указано в извлеченном из пакета приказе… На Западном фронте танковая дивизия 14-го механизированного корпуса под командованием заместителя командира дивизии подполковника Сергея Медникова одновременно с немецкими танками, но в другом направлении форсировала Буг и начала наступление на Демблин, как и было приказано вскрытым красным пакетом… На Южном фронте несколько дивизий, уже тайно развернутых в междуречье между Днестром и Прутом, успели вторгнуться на территорию Румынии, поддержанные ураганным огнем мониторов Дунайской флотилии». Бойцы и командиры советской армии с воодушевлением принимали участие в операции «Гроза», ибо верили, что настал, наконец, час решительного удара по германскому фашизму, по этой коричневой чуме».

«На Северо-Западном направлении действовали два фронта — Северо-Западный и Северный под общим командованием генерала армии К. Мерецкова. В полном соответствии с полученным приказом, запустившим в ход операцию «Грозу», эти фронты на первом этапе захватили Восточную Пруссию, на втором