среди величественных гранитных массивов. Подножия гор скрывались в огромных лесах, а вершины их, покрытые вечным снегом, терялись в облаках. На юго-западе поднималась гора Тарн в шесть тысяч пятьсот футов вышиной.

После продолжительных сумерек наступила темнота. Дневной свет постепенно угас, и на землю легли мягкие тени. Небо загорелось яркими звездами. Созвездие Южного Креста указывало мореплавателям путь к Южному полюсу. В этой сияющей ночи, при свете звезд, заменявших в этих краях маяки цивилизованных стран, яхта смело продолжала свой путь, не бросая якоря ни в одной из удобных бухт, которых здесь так много. Часто реи задевали за ветки южных буков, склонявшихся к волнам, часто винт взбивал воды в устьях больших рек, поднимая диких гусей, уток, куликов, чирков и вообще все пернатое царство этих болотистых мест. Вскоре показались какие-то раз валины и оползни. Ночь придавала им величественный вид. Это были печальные остатки покинутой колонии, имя которой — вечное свидетельство того, что местность эта вовсе не так плодородна, а леса не так богаты дичью, как говорят. «Дункан» проходил мимо Голодного Порта.

На этом месте поселился в 1584 году испанец Сармьенто во главе четырехсот эмигрантов. Здесь он основал город Сан — Филипп. Часть поселенцев погибла от свирепых морозов. Голод прикончил тех, кого пощадила зима. И в 1587 году корсар Кавендиш нашел последнего из четырехсот несчастных эмигрантов умирающим от голода на развалинах этого города, просуществовавшего три года, но пережившего, казалось, шесть веков.

«Дункан» проплыл вдоль этих пустынных берегов. На рассвете он снова плыл по тесному проливу между буковыми, ясеневыми и березовыми лесами. Время от времени показывались зеленые пригорки, поросшие остролистом холмы, вершины гор. Там, высоко, был виден обелиск Бугенвиля.

Яхта прошла мимо устья бухты Сан-Николас. Некогда Бугенвиль назвал ее Французским заливом. Вдали резвились тюлени и киты, о величине которых можно было судить по выбрасываемым ими мощным фонтанам воды, видимым на расстоянии четырех миль. Наконец «Дункан» обогнул мыс Фроуорд, еще покрытый кое-где зимним льдом. По другую сторону пролива, на Огненной Земле, поднималась на шесть тысяч футов в небо гора Сармьенто — гигантское нагромождение утесов и скал, между которыми проползали облака, образуя как бы воздушный архипелаг.

В сущности, мысом Фроуорд и заканчивается Америка, ибо мыс Горн — не что иное, как утес, затерявшийся в океане под 56° южной широты.

После мыса Фроуорд, между полуостровом Брансуик и островом Десоласьон, пролив суживается. Этот длинный остров вытянулся среди множества мелких островков, напоминая колоссального кита, выброшенного на усеянный валунами берег. Как не похож этот изрезанный конец Американского материка на ровные, правильные оконечности Африки, Австралии и Индии! Какая неведомая катастрофа искрошила этот огромный мыс, брошенный между двух океанов!

Далее вместо плодородного побережья протянулись пустынные, дикие берега, изрезанные запутанным лабиринтом узких проток.

«Дункан» неуклонно и безошибочно шел этими капризными извилинами, смешивая столбы дыма из своих труб с туманом, сквозь который порой проглядывали скалы. Не замедляя хода, яхта прошла мимо нескольких испанских факторий, обосновавшихся на этих безлюдных берегах. Затем пролив снова расширяется. «Дункан», обойдя крутые берега островов Нарборо, приблизился к южному побережью. Наконец, через тридцать шесть часов после входа в пролив, на «Дункане» увидели скалу мыса Пилар на самой окраине острова Десоласьон. Огромное, просторное, сверкающее море простиралось перед форштевнем «Дункана». И Жак Паганель, приветствуя море восторженным жестом, был взволнован не менее, чем сам Магеллан, когда его корабль «Тринидад» накренился под ветром Тихого океана.

Через неделю после того, как «Дункан» обогнул мыс Пилар, он на всех парах вошел в бухту Талькауано — великолепную гавань длиной в двенадцать и шириной в девять миль. Погода была прекрасная. В этом краю с ноября по март на небе не видно ни одной тучки, и вдоль берегов, защищенных Кордильерами, неизменно дует южный ветер. По приказанию лорда Гленарвана Джон Манглс вел яхту вблизи берегов архипелага Чилоэ и других бесчисленных осколков этой части Американского материка. Здесь какой-нибудь обломок, сломанная мачта, кусок дерева, обработанный человеческой рукой, могли навести «Дункан» на след крушения «Британии». Но ничего такого не было видно. Яхта продолжала свой путь и, наконец, через сорок два дня после того, как покинула туманные воды Фёрт-оф-Клайд, бросила якорь в порту Талькауано.

Тотчас же Гленарван велел спустить на воду шлюпку, сел в нее вместе с Паганелем, и вскоре они высадились на берег у бревенчатого мола. Ученый-географ хотел было применить на практике свой испанский язык, над изучением которого он так добросовестно потрудился, но, к его крайнему удивлению, туземцы его не понимали.

— Очевидно, у меня плохое произношение, — сказал он.

— Отправимся в таможню, — сказал Гленарван.

В таможне с помощью нескольких английских слов и выразительных жестов ему дали понять, что английский консул живет в Консепсьоне, на расстоянии часа езды. Гленарван легко нашел двух хороших верховых лошадей, и вскоре они с Паганелем уже въезжали в этот большой город, обязанный своим существованием предприимчивому Вальдивия, спутнику братьев Писарро.

Но в какой упадок пришел некогда великолепный город! Подвергающийся набегам индейцев, пострадавший от пожара в 1819 году, со стенами, еще черными от огня, опустошенный, разоренный, он насчитывал теперь едва восемь тысяч жителей, уступая по значению соседнему городу — Талькауано. Жители Консепсьона были до того ленивы, что улицы его зарастали травой, как луга. Никакой торговли, никакой деятельности, никаких дел. С каждого балкона неслись звуки мандолины, а из-за решетчатых ставен слышалось томное пение. Консепсьон, бывший когда-то городом мужчин, стал селением женщин и детей.

Гленарван не выказал большого желания углубляться в причины такого упадка, хотя Паганель и порывался заговорить на эту тему. Не теряя ни минуты, Гленарван отправился к консулу ее величества британской королевы Дж. Р. Бентоку, эсквайру, который принял его очень учтиво и, узнав историю капитана Гранта, взялся навести справки по всему побережью.

Консул Бенток ничего не знал относительно того, было ли выброшено у тридцать седьмой параллели, на чилийском или арауканском побережье, трехмачтовое судно «Британия». Никаких подобных сведений не поступило ни к нему, ни к его коллегам, консулам других стран. Гленарвана это, однако, не обескуражило. Он вернулся в Талькауано и, не жалея ни хлопот, ни денег, разослал по всему побережью людей на разведку. Тщетно: самые подробные опросы прибрежного населения ничего не дали. Из этого следовало, что после крушения «Британии» от нее не осталось никаких следов.

Гленарван уведомил своих спутников о безрезультатности предпринятых им розысков. Мери Грант и ее брат не смогли скрыть горя. Прошло уже шесть дней со времени прибытия «Дункана» в Талькауано. Его пассажиры собрались на юте. Леди Элен старалась утешить — конечно, не словами (что могла она сказать!), а ласками — детей капитана. Жак Паганель снова взялся за документ: он с глубочайшим вниманием рассматривал его, словно стремясь выпытать у него нечто новое. Уже целый час географ разглядывал документ, когда Гленарван вдруг обратился к нему:

— Паганель! Я полагаюсь на вашу проницательность. Не ошибочно ли наше толкование этого документа? Логичны ли дополненные нами слова?

Паганель ничего не ответил: он размышлял.

— Быть может, мы неверно определили предположительное место катастрофы? — продолжал Гленарван. — Разве слово «Патагония» не бросается в глаза даже самому недогадливому человеку?

Паганель продолжал молчать.

— Наконец, слово «индеец» не говорит ли за то, что мы правы? — прибавил Гленарван.