ADU… ADU…

Не с чем связать.

Эстер повернулась на бок, подобрала коленки и постаралась занять голову чем-нибудь успокаивающим. Но не успела она изгнать из памяти напряженное бледное лицо Тома Джерихо, как всплыло морщинистое лицо священника Церкви святой Марии в Блетчли, этого каркающего глашатая женоненавистнических бредней святого Павла, «… неприлично жене говорить в церкви» (1 Коринфянам, 14, 35). «… женщин, утопающих во грехах, водимых различными похотями» (2 Тимофею, 3, 6). Из таких текстов пастор сплел воинственную проповедь против приема на работу в военное время лиц женского пола: против того чтобы женщины водили грузовики, ходили в брюках, пили и курили в барах и пивных без сопровождения мужей, не заботились о детях и доме. «Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и — безрассудная» (Притчи, 11, 22).

Если бы это было правдой! — думала она. Если бы только женщины посягнули на власть над мужчинами! Перед глазами встала сальная напомаженная физиономия Майлза Мермагена, начальника отделения. «Дорогая Эстер, в данный момент о переводе не может быть и речи». До войны он был управляющим в Барклайз-банке. Ему очень нравилось подойти сзади к работающей девушке и гладить ей плечи. На рождественской вечеринке в шестом бараке он заманил Эстер под куст омелы и бесцеремонно снял с нее очки. («Спасибо, Майлз, — сказала она, жалко пытаясь обратить это в шутку, — без очков ты мне кажешься почти привлекательным…»). Его мокрые, противные, как тело моллюска, губы отдавали сладким шерри.

Клэр, разумеется, тут же решила, что предпринять.

— Ой, бедняжка. Полагаю, он женат?

— Говорит, что они слишком рано поженились.

— Отлично, вот тебе и ответ. Скажешь ему, что, по-твоему, было бы честно сначала поговорить с ней. Скажешь, что хочешь с ней подружиться.

— А если он согласится?

— О Господи! Тогда просто дашь ему по яйцам. При этом воспоминании Эстер улыбнулась. Снова заворочалась в постели, полотняная простыня помялась и съехала. Безнадежное дело. Протянув руку, включила ночник, нащупала лежавшие рядом очки.

Ichlerne deutsch, ich lernte deutsch, ich habe deutsch gelernt…

Немецкий язык, подумала она: немецкий будет ее спасением. Практическое знание письменного немецкого избавит ее от скучного однообразия диспетчерской службы радиоперехватов, от липких объятий Майлза Мермагена и вознесет в разреженную атмосферу машинного зала — туда, где заняты настоящим делом и где ей полагалось быть с самого начала.

Усевшись в постели, она попыталась сосредоточиться на «Начальном курсе немецкого языка» Эйблмена. Десяти минут этого занятия обычно бывало достаточно, чтобы погрузиться в сон.

«Непереходные глаголы, обозначающие перемену места или условий, в сложных временах вместо вспомогательного глагола haben требуют вспомогательного глагола sein…»

Она подняла глаза. Никак внизу какой-то шум?

«В подчинительном порядке слов вспомогательный глагол должен стоять последним, сразу после причастия прошедшего времени или инфинитива…»

Опять.

Она сунула согревшиеся ноги в холодные уличные туфли, накинула на плечи шерстяной платок и вышла на лестничную площадку.

Стук доносился из кухни.

Она стала спускаться по ступеням.

Когда она вернулась из церкви, ее ждали двое мужчин. Один стоял на ступеньках крыльца, другой не спеша вышел из-за дома. Первый — молодой блондин с медлительными аристократическими манерами и по-своему красивой болезненной англо-саксонской внешностью. Его спутник был постарше, пониже ростом, стройный, смуглый, с северным наречием. У обоих были удостоверения Блетчли-Парка. Они объяснили, что пришли из отдела бытового обслуживания и хотят видеть мисс Ромилли. Она не вышла на работу: не знаете, где она может быть?

Эстер сказала, что не знает. Тот, что постарше, поднялся наверх и что-то долго искал там. А тем временем блондин — она так и не разобрала его имени, — развалившись на диване, стал задавать уйму вопросов. При всех его хороших манерах, было в нем что-то неприятно высокомерное. Что собой представляет Клэр? С кем дружит? Что за мужчины были в ее жизни? Расспрашивал ли кто-нибудь о ней? Эстер упомянула о визите Джерихо прошлой ночью, и посетитель сделал пометку золотым выдвижным карандашом. Она чуть не сболтнула о странном поведении Джерихо в церковном дворе (ADU, мисс Уоллес….), но к тому времени ей уже до того не нравилось поведение блондина, что она вовремя прикусила язык.

Тук, тук, тук. На кухне…

Эстер взяла стоявшую у камина в гостиной кочергу и медленно приоткрыла дверь в кухню.

Там было как в холодильнике. Окно со стуком болталось на ветру. Должно быть, открыто уже несколько часов.

Сначала Эстер почувствовала облегчение, но только до тех пор, пока она не попыталась закрыть окно. Тут она обнаружила, что подзаржавевший шпингалет вырван с корнем. Расщеплена и часть деревянной рамы.

Стоя на холоду, она раздумывала над случившимся и быстро нашла единственно правдоподобное объяснение. Вышедший из-за дома брюнет, когда она вернулась из церкви, очевидно, был занят взломом.

Они сказали, что ей не о чем беспокоиться. Но если так, то зачем они собирались вломиться в дом?

Эстер, вздрогнув, плотнее закуталась в платок.

— О, Клэр, — произнесла она вслух, — глупая девчонка, что же ты все-таки наделала?

С помощью светомаскировочной ленты она попыталась закрепить раму. Потом, все еще с кочергой в руках, вернулась наверх и вошла в комнату Клэр. С кровати свисала чернобурка, уставив на нее стеклянные глаза и оскалив острые зубы. Эстер по привычке аккуратно свернула ее и положила на полку, где она обычно обитала. Комната, с ее расточительным обилием цвета, материи и запахов, до такой степени соответствовала характеру Клэр, что даже теперь, когда Клэр здесь не было, пусть слабо, как последние колебания камертона, но все еще, казалось, отзывалась ее присутствием… Клэр, со смехом примеряющая какой-нибудь смешной наряд, спрашивает Эстер, что та думает, а Эстер, подобно старшей сестре, делает вид, что неодобрительно хмурится. Клэр, переменчивая как подросток, лежа животом на кровати, листает довоенный номер журнала «Тэтлер». Клэр расчесывает волосы Эстер (если их распустить, они падают почти до пояса) медленными сладостными движениями щетки, от которых у Эстер слабеют руки и ноги. Клэр подкрашивает Эстер своей косметикой, наряжает ее как куклу и, отойдя назад, восклицает в притворном удивлении: «Ой, дорогая, ты прямо красавица!» Длинноногая, как бегунья, Клэр, на которой нет ничего кроме белых шелковых трусиков и нитки жемчуга, что-то ищет, мечется по комнате и, заметив, что Эстер украдкой разглядывает ее в зеркало, ловит ее взгляд, на мгновение замирая, выставив вперед бедра и раскинув руки, с полуманящей, полунасмешливой улыбкой, а потом вновь несется по комнате…

И в этот холодный светлый день отдохновения и молитв Эстер Уоллес, дочь священника, прислонившись к стене, закрывает глаза и стыдливо зажимает руку между ног.

Через мгновение на кухне снова раздается стук и ей кажется, что сердце вот-вот разорвется от страха. Она бежит в свою комнату, преследуемая нудным завыванием викария церкви святой Марии, а может, это голос ее отца, читающего из Книги притч Соломона:

«… ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…»