глубинки, в котором говорилось: «Товарищи, мы вас посылаем на Всероссийский съезд и заявляем, что мы, крестьяне, готовы еще три года голодать, холодать, нести повинности, только Россию-матушку на концессии не продавайте». Такая тактика была для Ленина обычной. Вопреки насаждавшемуся в советское время представлению, Ленин вовсе не был откровенным со своими соратниками. Он держал их в ежовых рукавицах, посвящая каждого в свои планы лишь в той мере, в какой это нужно было для успеха дела. И интригу, и обман политических противников он считал не просто допустимыми, но и непременными качествами настоящего политика. «Военную хитрость Ильич любил вообще, — вспоминал Троцкий. — Обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело?» (А враг в политике — это не только классовый враг, белогвардеец, но и товарищ, который встает на пути осуществления твоей политики). Здесь сказался опыт Ильича-конспиратора, хорошо знавшего принципы построения различных тайных организаций.

По Ленину выходило, что стержнем социализма советского образца должен стать государственный капитализм, а его, конечно, в рамках волости или уезда не удержишь. И практически политикой государства стало восстановление капиталистических отношений в народном хозяйстве в целом, борьба социализма с капитализмом по принципу «кто — кого?». На первый план у коммунистов, по Ленину, выдвигаются умение торговать, побеждать частника в конкуренции. Стало необходимым покупать за большие деньги услуги буржуазных специалистов и иностранных концессионеров.

Значит, нэп был не вынужденным временным отступлением ради налаживания смычки города с деревней, — «смычка» оказалась прикрытием для восстановления капитализма. Для смычки можно было ввести госзаказ для предприятий, производящих товары, нужные крестьянину, выделить им дотации из госбюджета и разрешить продажу крестьянами их продукции после уплаты продналога. Определенно на это потребовалось бы меньше средств, чем на финансирование мировой революции. Но на деле была открыта дорога частному капиталу во всей системе общественного производства.

Для самого Ленина переход к нэпу стал во многом сменой самих основ социализма. Чтобы почувствовать это, достаточно сравнить два документа — его выступление на III съезде комсомола 2 октября 1920 года и написанный им проект постановления ЦК РКП(б) о роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики от 12 января 1922 года.

Вот как Ленин поучал коммунистическую молодежь: «Если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, т. е. хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба, то крестьянин превращается уже в эксплуататора. Чем больше он оставит себе хлеба, тем ему выгоднее, а другие пусть голодают: «чем больше они голодают, тем дороже я продам этот хлеб». Надо, чтобы все работали по одному общему плану на общей земле, на общих, фабриках и заводах и по общему распорядку…

Земля у нас считается общей собственностью. Ну, а если из этой общей собственности я беру себе известный кусок, возделываю на нем вдвое больше x^геба, чем нужно мне, и излишком хлеба спекулирую?.. И чтобы не дать снова восстановиться власти капиталистов и буржуазии, для этого нужно торгашества не допустить…»

Саму суть коммунистического воспитания Ленин то: да видел в борьбе «против эгоистов и мелких собственников, против той психологии и тех привычек, которые говорят: я добиваюсь своей прибыли, а до остального мне нет никакого дела».

А с наступлением нэпа Ленину приходится учить партию совершенно другому. В упомянутом постановлении ЦК говорится:

«Теперь допущены и развиваются свободная торговля и капитализм, которые подлежат государственному регулированию, а, с другой стороны, государственные предприятия переводятся на так называемый хозяйственный расчет, т. е. на коммерческие и капиталистические начала… чтобы добиться безубыточности и прибыльности каждого госпредприятия…»

Вот и получается, что в основу развития экономики закладывается тот самый принцип «я добиваюсь своей прибыли, а до других мне нет никакого дела», против которого Ленин предостерегал комсомольцев, а через них — и всю партию и страну. Этот момент оказался решающим в экономическом и социальном развитии Советской России. И впоследствии наша экономика не раз упиралась в этот принцип личного, ведомственного, корпоративного эгоизма, преодолеть который она так и не смогла. Ленин пережил некий психологический слом, его переход к нэпу можно рассматривать как акт отчаяния, разочарования в человеке. У нас не раз приводились, но остались неосмысленными его слова о том, что большевики рассчитывали войти в коммунистическое общество на волне энтузиазма, порожденного в народе революцией, но этот расчет оказался ошибочным. И им пришлось пойти на создание материальной заинтересованности индивида, чтобы строить социализм. Иными словами, расчет был на один тип человека, энтузиаста, а в жизни тот оказался иным, кулачком (еще А. Н.Энгельгардт в 70-е годы XIX века показал, что известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, да и рабочие, вышедшие из крестьян, недалеко ушли от них в этом отношении). И тут в Ленине сказалась особенность его характера: раз не удалось дело с энтузиастами, то махну-ка я в другую крайность и сделаю ставку на индивида с его личным интересом. Но ведь можно предположить и иной тип материальной заинтересованности — общей, когда каждый ощущает улучшение своей жизни по мере экономического роста страны, и некоторое время он действительно в СССР наблюдался. Но нэп стал следствием ставки на индивидуализм.

С принятием программы нэпа жизнь в Советской России несказанно изменилась. Вновь вступила в свои права частная собственность. Неизвестно откуда появившиеся нэпманы с огромными капиталами непонятного происхождения («новые русские» того времени) торжествовали, спекулировали, кутили в ресторанах и все больше чувствовали себя «солью земли» и хозяевами жизни. Потакая их вкусам, процветала пошлая «массовая культура». В деревне, ставшей после Октября почти сплошь середняцкой, снова вырос и стал задавать тон жизни «кулак».

Наши современники в большинстве своем плохо представляют себе, что такое нэп. Даже убежденные сторонники социализма подчас рисуют картины чудесного возрождения разоренной войной страны, когда после повсеместного голода вдруг словно по мановению волшебной палочки воцарилось изобилие, и прилавки магазинов, давно не видевшие никаких товаров, стали ломиться от их изобилия. Да, это так, но сегодня, когда в результате либеральных реформ мы тоже имеем возможность полюбоваться прилавками с десятками сортов колбасы, но вряд ли сможем ею полакомиться из-за отсутствия денег, нас уже такое чудо не удивит. Вот и в нэповской России 20-х годов поглядеть на внезапно объявившееся изобилие товаров мог каждый житель столицы, но купить их могли немногие. В стране царили разруха, безработица, нищета, беспризорщина.

Нэпманы вовсе не стремились развивать производительные силы России, они занимались больше аферами и спекуляциями. Подлинный герой нэпа — не владелец лавочки, а герой произведения Ильфа и Петрова «Золотой теленок» Александр Иванович Корейко, которому в прошлом 2002 году исполнилось бы 110 лет (либеральным реформаторам следовало бы торжественно отметить эту дату, ведь речь идет об основоположнике их философии жизни). Напомню лишь два эпизода из биографии этого выдающегося деятеля нэпа. Будучи комендантом поезда, который должен был доставить продовольствие из Полтавы в Самару, Корейко этот поезд украл. Поезд в Самару не пришел, а в Полтаву не вернулся. В конце 1922 года Корейко открыл промысловую артель химических продуктов «Реванш», арендовав для этого две комнаты. В задней комнате находилось производство. Там стояли две бочки, одна на полу, другая повыше. Они были соединены трубкой, по которой бежала жидкость. Когда вся жидкость перетекала из верхней бочки в нижнюю, рабочий-мальчик ведром вычерпывал жидкость из нижней и переливал в верхнюю. И процесс производства возобновлялся. Сам Корейко переезжал из банка в банк, хлопоча о ссудах для расширения производства. А в трестах он выбивал химические продукты и по удесятеренной цене сбывал их на госзаводы. Вырученные рубли он обращал в валюту на черной бирже. Когда по прошествии года банки и тресты произвели ревизию артели, выяснилось, что по трубке из одной бочки в другую течет простая вода, а сам Корейко с большими деньгами отбыл в неизвестном направлении. «Он чувствовал, что именно сейчас, когда старая хозяйственная система сгинула, а новая только начинает жить, можно составить великое богатство… Все кризисы, которые трясли молодое хозяйство, шли ему на пользу, все, на чем государство теряло, приносило ему доход. Он прорывался в каждую товарную брешь и уносил оттуда свою сотню тысяч… В том, что старое вернется, Корейко никогда не сомневался. Он берег себя для капитализма».