что образовался троцкистский интернационал. А Бухарин был «правым», вряд ли кому-то интересным на Западе. Но Бухарин убедился, что сколько-нибудь видного положения в эмиграции он занять не может, а человеку, долгие годы находившемуся в высших властных сферах огромного государства и привыкшему к почёту и уважению, роль рядового эмигранта казалась недостойной его таланта. К тому же, видимо, тогда он ещё рассчитывал на возможность успеха в борьбе за власть в СССР, намеревался вести на Родине борьбу за свою концепцию и считал её не безнадёжной. Поэтому вернулся в Москву, где вскоре и нашёл свой конец.

С падением группы Бухарина решилась и судьба нэпа. Партия увидела, что страна оставалась технически отсталой, у государства не было средств — частники нашли тысячи способов разворовывать бюджетные деньги, получать и не возвращать кредиты. Государственные служащие, получавшие скромную зарплату, видя, как громадные деньги делаются комбинаторами буквально «из воздуха», часто поддавались искушению и брали взятки, аппарат власти гнил на корню. Немногие предприятия, сданные в концессию иностранцам, действовали разлагающе на население: концессионеры платили рабочим больше, чем на государственных предприятиях. А главное — кулак не хотел отдавать излишки хлеба по ценам, устанавливаемым государством, и страна вновь оказалась перед угрозой голода.

Вот тут нэпу пришёл конец — совершенно объективно. Партии стало ясно, что почти десять лет потеряны напрасно, перед угрозой возможного нападения со стороны капиталистических государств надо срочно осуществлять индустриализацию страны. Но индустриализация страны была невозможной без коллективизации сельского хозяйства (чего до сих пор не понимают многие «патриоты», которые хвалят Сталина за создание промышленности и критикуют за коллективизацию). Ведь нужно было не только строить заводы и фабрики, но и обеспечить их рабочей силой, а её можно было получить только из деревни, заменив единоличный труд крестьянина с сохой на своём крохотном поле коллективным трудом на больших земельных массивах с применением самой современной сельскохозяйственной техники. Только так можно было высвободить в деревне миллионы рабочих рук.

Задачу Сталин поставил предельно жёстко: мы отстали от передовых стран Запада на пятьдесят — сто лет. Либо мы преодолеем это отставание за десять лет, либо нас сомнут. А отношение к нэпу он в конце концов сформулировал вполне определённо: «Мы послали нэп к чёрту».

Но эта установка на построение социализма в отсталой стране «верным ленинцам» казалась нарушением самых основ марксизма и ленинизма и объективно толкала их в оппозицию сталинскому режиму. Ряд судебных процессов по делу об антисоветских заговорах и вообще большая чистка 1937–1939 годов окончательно свели с исторической арены прослойку ленинской «партийной гвардии».

В литературе в период «перестройки» и либеральных реформ высказывалось сомнение в том, что Бухарин и его соратники могли в действительности вести сознательно курс на восстановление капитализма в СССР, утверждалось, что свои показания на судебном процессе они дали под пытками или под обещание сохранить им жизнь. Но при этом забывают, что политическая борьба имеет свою логику, что, встав на путь борьбы, человеку часто приходится делать то, о чём по началу он и не помышлял. А сегодня мы можем воочию видеть, к чему привела победа правых в России. Может быть, и Горбачёв не был предателем с детства, а Гайдар и Ельцин тоже в начале своих реформ не думали о восстановлении капитализма в нашей стране. А что получилось? Вот и тогда, в 20 — 30-е годы, начиналась борьба за выбор пути развития страны. Потерпевший поражение, но ещё думавший о реванше начинал считать, что чем хуже дела в стране, тем для него лучше, трудности для руководства дают ему новый шанс. А отсюда недалеко и до содействия тому, чтобы дела шли хуже.

А имеет ли под собой какое-либо основание тезис, будто предлагаемый Бухариным курс мог послужить «гуманистической альтернативой жестокой политике Сталина»? Можно сказать лишь одно: подлинной альтернативы Бухарин не предлагал. К тому же он вовсе не был гуманистом и противником репрессий, просто он никогда не занимал видных постов на военном или хозяйственном поприще, где действительный или мнимый проступок подчинённого часто карался расстрелом. Сталин или Троцкий, столкнувшись на фронте с фактами предательства, измены, саботажа (или когда им казалось, что такие факты налицо), отдавали приказ: виновных расстрелять! Бухарин же действовал в сфере идеологии. Но он вовсе не был принципиальным противником расстрелов. Достаточно лишь напомнить его знаменитое положение из книги «Экономика переходного периода»: «С более широкой точки зрения, т. е. с точки зрения большего по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Бухарин был членом коллегии ВЧК, консультантом в деле о высылке из России видных философов и учёных, проводившиеся в стране репрессии одобрял.

Примечателен и такой эпизод. Когда была выдвинута кандидатура Бухарина в академики, против его избрания горячо выступил Нобелевский лауреат академик И.П.Павлов, сказавший, что это «человек, у которого ноги по колено в крови». Бухарин пришёл к академику, но тот не захотел с ним разговаривать. Но Бухарин увидел у Павлова редкую бабочку и спросил, откуда она у него. Оказалось, что они оба коллекционировали бабочек. После этого разговор всё-таки состоялся, и, думается, он не прошёл для Бухарина без следа.

Все члены руководства большевистской партии были европоцентристами и интернационалистами, близкими к космополитизму, называть их русскими патриотами можно лишь с большой натяжкой. Ленин и в своём «Завещании» много издевался над «русскими держимордами» и «великодержавными шовинистами». А Бухарин и здесь оказался «левее Ленина». Живя ожиданием всемирной революции и думая о справедливом устройстве многонационального государства, он писал: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации… должны поставить себя в неравное положение… Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить доверие прежде угнетённых наций».

Такая позиция Бухарина помогала ему повышать свой авторитет в Коминтерне, она была по душе многим деятелям компартий Запада, заражённым, как и всё западное общество, многовековой русофобией. Думается, прав Ю.В.Емельянов, который писал в своей книге о Бухарине:

«Оценка Бухариным социалистического строительства в СССР как создания фатально отсталого варианта общественной формации, его постоянные заверения в подчинённости задач советского строительства целям мировой революции ставили советский народ во второсортное положение на мировой арене. Использование же ярлыка «национал-большевизма» должно было терроризировать тех, кто мог усомниться в правильности такой оценки положения Советского Союза. Внутри же СССР на второсортное положение должна была перейти большая часть населения страны, а использование ярлыка «великодержавный шовинизм» должно было терроризировать тех, кто мог сомневаться в справедливости «низкого положения» русского народа. Эта теоретическая установка довлела над умами партийцев и не могла не сказываться на идеологии и государственной политике. Не в этом ли корни той русофобии, которая десятилетиями тяготела над нашим народом и привела ко многим и тяжким бедам России?..

В своём стремлении совершить необходимые революционные преобразования руководители страны даже не пытались опереться на здоровые и живые традиции общества».

Бухарин внёс весьма весомый вклад в борьбу с проявлениями русского национального самосознания, всем памятны его «злые заметки» о творчестве нашего великого поэта Сергея Есенина и о провидческих стихах Александра Блока, которому критик не мог простить его евразийства.

Это касалось не только подхода к национальному вопросу. «Ориентация на интернациональные