Вот оно, под маминым «Женским домашним журналом», письмо, адресованное мисс Евгении Фелан. Красный штамп в углу: «Издательство 'Харпер и Роу'». Вскрываю конверт тут же, прямо в одной ночной сорочке и старой отцовской рубахе.
4 сентября 1962 года
Уважаемая мисс Фелан,
Я лично отвечаю на Ваше письмо, поскольку полагаю восхитительным, что юная леди без всякого опыта работы пытается получить должность редактора в таком престижном издательстве, как наше. Для подобной должности необходим как минимум пятилетний опыт работы по специальности. Вы бы знали это, если бы потрудились навести справки.
Однако, будучи в свое время столь же амбициозной юной леди, я решила дать Вам совет: обратитесь в местную газету и поработайте там для начала. В своем письме Вы сообщили, что Вам «безмерно нравится писать». Всякий раз, когда не заняты работой на мимеографе или не готовите кофе своему боссу, внимательно смотрите вокруг, наблюдайте, исследуйте и
Искренне Ваша
Под напечатанным текстом приписка от руки, синими чернилами, неразборчивым почерком:
P. S. Если Вы серьезно, я охотно просмотрю Ваши наброски и выскажу свое мнение. Я предлагаю это, мисс Фелан, вовсе не из корыстных соображений, а просто потому, что некогда то же самое сделали и для меня.
Грузовик, полный хлопка, загрохотал по шоссе. Негр на пассажирском сиденье едва не вывалился из кабины, глазея на меня. Я совершенно забыла, что я — белая девушка в полупрозрачной ночной рубашке. Я только что получила письмо из Нью-Йорка — пожалуй, многообещающее — и замерла возле калитки, повторяя вслух: «Элейн Штайн». Никогда в жизни не встречалась с евреями.
Мчусь обратно к дому, стараясь не сильно сжимать письмо в руке. Не хочу, чтобы оно помялось. Взлетаю вверх по лестнице, провожаемая мамиными воплями, чтобы я немедленно сняла эти вульгарные мексиканские мужские башмаки, — необходимо немедленно записать все, что меня, черт побери, волнует в этой жизни, особенно то, до чего остальным нет дела. Слова Элейн Штайн расплавленным серебром текли по моим жилам, и я печатала с немыслимой скоростью. Список, оказывается, довольно длинный.
На следующий день я готова отправить Элейн Штайн свое первое письмо с перечислением идей, которые я полагаю достойным материалом для журналиста: чудовищная неграмотность населения Миссисипи; многочисленные аварии по вине пьяных водителей в нашем округе; ограниченные возможности для профессиональной карьеры женщин.
И лишь отправив письмо, понимаю, что, пожалуй, выбрала темы, которые могли бы произвести впечатление на нее, а вовсе не те, которые в действительности интересовали меня.
Глубоко вдохнув, тяну на себя тяжелую стеклянную дверь. Изящный колокольчик как-то женственно звякает. Гораздо менее женственная секретарша вопрошающе глядит на меня. Она такая огромная, что в маленьком деревянном кресле ей явно неудобно.
— Добро пожаловать в «Джексон джорнал». Чем могу служить?
О встрече я договорилась еще позавчера, не прошло и часа после получения письма от Элейн Штайн. Я спросила, нет ли у них любой свободной вакансии. И удивилась, что собеседование назначили так скоро.
— У меня встреча с мистером Голденом.
Секретарша поднимается и вперевалку ковыляет к двери в дальнем конце приемной. Я пытаюсь унять дрожь в руках. Заглядываю в приоткрытую дверь, вижу маленькую комнату с деревянными стенными панелями. Четверо мужчин в деловых костюмах барабанят по пишущим машинкам и черкают карандашами. Сутулые, измученные, трое из них почти лысые — уцелела лишь скромная подковка волос на затылке. В комнате клубится сигаретный дым.
Вновь появляется секретарша и, не выпуская из руки сигареты, манит меня пальцем:
— Ступайте вон туда.
Прохожу мимо разглядывающих меня мужчин, сквозь клубы дыма, в дальний кабинет.
— Закрывайте дверь! — орет мистер Голден, стоит мне переступить порог. — Не впускайте сюда этот чертов дым.
Мистер Голден встает из-за стола. Он дюймов на шесть ниже меня, одет элегантно, моложе моих родителей. У него длинные зубы, сальные черные волосы и глумливая усмешка гадкого типа.
— Вы что, не знаете? — возмущается он. — На прошлой неделе сообщили, что сигареты смертельно опасны.
— Я ничего об этом не слышала. (Надеюсь, этой информации не было на первой странице его газеты.)
— Дьявол, я знаю столетних ниггеров, которые выглядят моложе, чем эти идиоты. — Он усаживается на место, но я продолжаю стоять, потому что других стульев в кабинете нет. — Ладно, давайте посмотрим, что там у вас.
Протягиваю свое резюме и несколько статей, которые написала еще в школе. Всю мою жизнь «Джорнал» валялась у нас на кухонном столе, раскрытая на фермерских отчетах или местных спортивных новостях. Сама я редко читала эту газету.
Мистер Голден не просто просматривает мои бумаги, он редактирует их красным карандашом.
— Три года редактор «Мюрра Хай», два года редактор «Ребел Роузер», три года редактор «Кси Омега», специальность — английский и журналистика, четвертая в выпуске… Черт побери, девочка, — бормочет он, — у тебя что, в жизни не было ничего интересного?
— А это… — Чуть откашлявшись, я решаюсь подать голос: — Это важно?
Он поднимает взгляд.
— Вы необычайно высокого роста, но, полагаю, такая симпатичная девушка, как вы, встречалась с целой баскетбольной командой.
Смотрю на него, недоумевая, издевка это или комплимент.
— Надо думать, в уборке вы разбираетесь… — Он вновь переводит взгляд на мои статьи, испещренные яростными красными пометками.
Мое лицо стремительно вспыхивает.
— Уборке? Я здесь не для того, чтобы убирать. Я пришла, чтобы
Сигаретный дым просачивается из-под двери. Словно в здании пожар. Какой же я была дурой, решив, что могу запросто прийти и получить работу журналиста.
С тяжелым вздохом он протягивает мне толстую стопку исписанных листов:
— Вот и будете писать. Мисс Мирна, недовольная всем, покинула нас, напилась лака для волос или чего-то в этом роде. Прочтите письма, напишите ответы в ее стиле, никто, черт побери, и не заметит разницы.
— Я… что? — И я беру эту толстую стопку, потому что не знаю, что еще могу сделать. Понятия не имею, кто такая мисс Мирна. И задаю единственный вопрос, который вертится в голове: — Сколько, вы говорите… будете платить?
Он, как ни странно, окидывает меня восхищенным взором — от туфель на плоской подошве до плоской прически. Некий инстинкт подсказывает мне, что следует улыбнуться и поправить волосы. Чувствую себя глупо, но так и делаю.
— Восемь долларов, каждый понедельник.
Киваю, прикидывая, как бы выяснить, какого рода работа мне предстоит, не разоблачив себя.
Он подается вперед:
— Вы ведь знаете, кто такая Мисс Мирна, верно?
