Я глубоко извиняюсь, что беспокою Вас. В 1903 г., когда Вы были в ссылке село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, в то время жили у меня на квартире. В 1904 г. я увез Вас лично в село Жарково по направлении станции Тырет Сибирской железной дороги, а когда меня стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в г. Балаганск. За неправильное показание меня посадили в каталажку и дали мне телесное наказание – 10 ударов, лишили меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на ст. Зима Сибирской железной дороги.

В настоящее время я пенсионер 2 группы. Пенсию получаю 141 р. в месяц. Подавал заявление в Министерство социального обеспечения, получил отказ. Поэтому прошу Вас, как бывший партизан Якутского партизанского отряда, где был 3 раза ранен, потерял здоровье, получил инвалидность 2 гр., если вспомните меня, то прошу помочь мне получить персональную пенсию. Жить еще и еще хочется.

Дорогой товарищ Сталин, при Вашей доброй памяти, прошу написать мне письмо как бывшему старому партизану, а Вашему старому хозяину квартиры, где Вы жили село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда. Я надеюсь, что Вы меня не забудете и поможете получить персональную пенсию.

Ваш старый хозяин квартиры Кунгуров Митрофан Иванович.

г. Барабинск Новосибирской области, ул. Некрасова, 15.

Ожидаю от Вас письма.

11 мая 1947 г.»

Письмо Кунгурова генералиссимус прочел и поручил ИМЭЛ (Институт Маркса-Энгельса-Ленина, в 1953 г. на некоторое время стал ИМЭЛСом – Институтом Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина) ответить бывшему партизану, что он его не помнит, а заодно узнать у него подробности его, товарища Сталина, собственного побега (!). Такая забывчивость Сталина у нормального человека могла бы вызвать удивление, если не учитывать того, что сам вождь в 1947 году после нескольких микроинсультов не всегда бывал нормален и адекватен происходящему вокруг него да и во всем мире. Сам партизан тоже не всё помнил: из села Новая Уда он уехал через три с лишним года после бегства Джугашвили, а «села Жарково по направлению станции Тырет» вообще не существовало. Переписки с вождем у Кунгурова не получилось: вскоре в ИМЭЛ, выполнявший поручение генералиссимуса, поступила из Новосибирска информация о внезапной кончине несостоявшегося персонального пенсионера. Была ли эта смерть формой «помощи», оказанной советскими спецслужбами незваному мемуаристу, или она имела естественные причины, увы, нам неизвестно.

Помимо этой информации, исходящей от вождя или связанной лично с ним, известны еще два эпизода, касающиеся его перемещений по Балаганскому уезду, зафиксированные в неопубликованных воспоминаниях ссыльных пламенных революционеров.

Первой по географическим признакам дадим слово Марии Айзиковне Берковой, которая по просьбе встреченного на улице села Малышевки «товарища М» приютила у себя Сталина на одни сутки, переспав с ним по этому случаю. По ее рассказу, это произошло в одну из первых суббот 1904 г. (воистину: суббота для человека, а не человек для субботы), и более всего ее поразило в вожде, что в разгар сибирской зимы он странствовал «не в валенках, а в ботинках с галошами». Далее она вспоминает, что на следующий день ее дорогого гостя перевезли на другой берег Ангары в Балаганск.

А о том, что происходило в Балаганске, вспоминает другой пламенный революционер – Абрам Аншелевич Гусинский, коротавший там свою ссылку вместе с супругой Малией Лейбовной, можно сказать, в кругу семьи:

«Ночью зимой 1903 года в трескучий мороз, больше 30 градусов по Реомюру (около 40 градусов по Цельсию. – Л.Я.) … стук в дверь. ”Кто?“ … к моему удивлению я услышал в ответ хорошо знакомый голос: ”Отопри, Абрам, это я, Сосо“.

Вошел озябший, обледенелый Сосо. Для сибирской зимы он был одет весьма легкомысленно: бурка, легкая папаха и щеголеватый кавказский башлык. Особенно бросалось в глаза несоответствие с суровым холодом его легкой кавказской шапки на сафьяновой подкладке и белого башлыка (этот самый башлык, понравившийся моей жене и маленькой дочурке, т. Сталин по кавказскому обычаю подарил им). Несколько дней отдыхал и отогревался т. Сталин, пока был подготовлен надежный ямщик для дальнейшего пути к станции железной дороги не то Черемхово, не то Тыреть – километров 80 от Балаганска. Документы у него были уже. Эти дни … т. Сталин провел безвыходно со мной и моей семьей».

Логика событий, описанных в этих воспоминаниях, свидетельствует о том, что Малышевка на пути Сталина предшествовала Балаганску, но даты почему-то расходятся: Беркова пишет об «одной из первых суббот 1904 г., а Абрам Гусинский указывает «зиму 1903 г.». Я склонен больше доверять Берковой. Память 22-летней еврейки, бывшей студентки Берлинского университета, мещанки города Елисаветграда, впервые в своей жизни увидевшей грузина и переспавшей с ним, более надежна, чем память обремененного заботами еврея Гусинского. Кстати, товарищ Сталин тоже запомнил незабываемую ночь в Малышевке, потому что Беркова через некоторое время получила от него весточку с Кавказа.

В порядке отступления от главной темы: одна из моих подруг когда-то серьезно уверяла меня, что женщины всегда в первую очередь фиксируют у мужчины состояние обуви, а мужчины – у своих знакомых мужчин – состояние одежды. Воспоминания Берковой, обратившей свое внимание на «ботинки с галошами», и Гусинского, описавшего только верхнюю одежду у Сталина, подтверждают эту странную мудрость, ранее казавшуюся мне вздором.

Заметим на будущее фразу Гусинского: «Документы у него были уже», – она нам пригодится.

Далее происходит удивительное: по свидетельству Льва Нусбаума – одного из тех, кто мог