- Да два мироеда, - ответил Юхим. - Один бывший кулак, а другой вор, освобожденный немцами из барановичской тюрьмы, дерутся за место старосты в селе.

- Вот их вам и надо бояться прежде всего. Узнает кто из них, что вы дали нам приют, и донесет завтра же, чтобы выслужиться. Так что мы лучше пойдем. Спасибо вам, что накормили и обогрели.

- Ах, зозюлечки мои, и куда ж вы в такую мокроту! - чуть не со слезами взмолилась хозяйка. - Да в такую погоду добрый хозяин собаку из дому не выпустит!..

Хозяйка вдруг остановила Евсеева, который вперевалку, медвежьей походкой шел к двери.

- Куда ж вы пойдете в такой рваной гимнастерке? Коли сушиться некогда, то я вам дам Юхимову рубаху.

Грузный, на голову выше всех нас ростом, сержант Евсеев остановился перед женщиной и, виновато улыбаясь своей добродушной улыбкой, сказал тихо:

- Рубашку нельзя мне надевать, я военный, пойду в гимнастерке уж какая есть.

- Да что ж то за гимнастерка! Все плечо голое! На сучок чи на чо напоролись?

- На штык фашистский, - коротко ответил Петр.

Хозяйка только руками всплеснула и потребовала еще задержаться, пока заштопает гимнастерку.

- О-о, нас если начать штопать, то хватит на целые сутки, - воскликнул я, однако посоветовал Петру снять гимнастерку и отдать в ремонт. А Баранова послал постоять за дверью на всякий случай.

Хозяйка скомандовала Евсееву:

- Раздевайтесь!

Тот неловко протянул свои огромные плотничьи руки:

- Дайте мне что-нибудь прикрыть спину на то время.

- Да что она у вас, такая мерзлячая? - удивилась хозяйка.

- Не то... - уклончиво ответил Петр и, сняв гимнастерку, под которой больше ничего не было, подал ее хозяйке.

- Бож-же мой! Что это у тебя? - испуганно вскрикнул хозяин, когда увидел спину сержанта.

- Это гитлеровцы правду выколачивали из меня шомполами, - криво ухмыляясь, ответил Петр.

- Да вы смотрите, люди добрые, живого места нету на этой спине! продолжал возмущаться Юхим. - Рубец на рубце.

Мы-то знали, какая у Петра спина...

Попал Евсеев в нашу группу так. Несколько дней мотались мы по лесу в надежде найти своих. Однажды Лева Астафьев, возвратившись из деревни, в которую ходил, чтобы расспросить дорогу, доложил, что немцы в этом районе прочесывают леса, ловят оказавшихся в окружении бойцов и отправляют в лагеря военнопленных. Вскоре мы услышали стрельбу в разных местах и направились в глубь леса, чтобы выйти из опасной зоны. Вдруг на небольшой полянке в кустах увидели человека. Он сидел полусогнувшись, глубоко задумавшись, на плечах его была рваная, окровавленная гимнастерка, на голове выцветшая фуражка, на ногах кирзовые сапоги. Я подал знак окружить незнакомца.

- Кто такой? - спросил я строго.

- Не стреляйте, братцы, я свой. Убежал от немцев.

Я внимательно посмотрел на него. Мне показалось, что этот человек пережил что-то страшное, и стало даже неловко перед ним. Мы опустили винтовки.

Он рассказал, что родом из Оренбургской области, до войны работал плотником. С начала войны служил артиллеристом, был заряжающим. Их конный артдивизион отступал с боями. А в последнем бою артдивизион был разбит, Петра ранило, он попал в плен. Фашисты били шомполами, потом повели всех пленных в лесок на расстрел. Когда начали расстреливать, Петр рванулся в сторону и побежал по лесу. Немцы подняли стрельбу, но он то изворачивался между деревьями, то бросался в сторону, то падал и снова бежал, и ни одна пуля в него не попала.

Стали советоваться, как быть. Ленька Баранов, как всегда, горячился, кричал:

- Кто его знает, зачем он здесь, может, послали в разведку.

Астафьев и Сычев, более рассудительные, высказались за то, чтоб поверить человеку.

Выслушав товарищей, я сказал:

- Давайте поверим Евсееву, пусть он побудет с нами. Время покажет, кто он такой...

А вечером Петр тайно от всех показал мне свою спину. Я глянул и не меньше, чем теперь Юхим, испугался. Сплошные черные полосы с красными и синими волдырями пересекали всю его спину. Прежде всего я указал на этот наглядный документ Баранову, который не доверял новичку. И Ленька тут же побежал в село, чтобы достать лекарство. Вернулся на рассвете с подвязанной рукой и мазью. Его обстреляли немцы, когда он, не зная, что творится в селе, сунулся в первый попавшийся дом. Сам Леонид и лечил Петра, к которому привязался больше всех.

Через несколько дней, когда спина еще кровоточила, Евсеев добыл себе немецкий 'шмайсер'. Тут уж мы окончательно поняли, на что способен этот человек.

...Заштопав гимнастерку, хозяйка достала из сундука белую нижнюю сорочку мужа и дала ее Петру.

- На такую спину надо чистое надевать, - наставительно сказала она, видимо боясь, что Петр откажется от такого дорогого в то время подарка, помыться б вам в баньке, да что ж поделаешь, раз такое время...

На прощанье хозяева отдали нам последнюю буханку хлеба и хороший шмат сала.

Остановившись за сараем и в темноте крепко пожимая мне руку, Юхим сказал:

- Вам лучше перебраться через Березину. Там леса поглуше. Только подальше от Кличева держитесь - немцев в нем много, да и полиция появилась.

- Спасибо, дорогой товарищ! - ответил я, стараясь увидеть в темноте его глаза. Но и не видя их выражения, верил, что они полны искреннего участия.

Уходили мы от добрых стариков, словно родной дом покидали.

Неподалеку от села мы увидели стожки сена. В одном из них решили заночевать. Каждый выскреб из стожка по охапке сена, сделал себе нору и забрался, спрятался в душистое тепло от дождя и холода. Все, по-моему, сразу же уснули, а мне что-то не спалось. Мучили досада, недовольство всем, что я сделал и делаю сейчас. Стыдно было перед этими добрыми людьми, поделившимися с нами последним.

В памяти всплыло пережитое в первые дни войны. Служил я на границе, севернее Бреста, поэтому наша часть в первый же день войны вступила в схватку с фашистами. Комиссар наш погиб под бомбежкой. Несколько дней мы сражались в своем городке. А потом с кровопролитными боями стали отходить в глубь страны. В сотне километров от границы в небольшом лесу фашисты окружили нас. Двое суток пытались мы вырваться из кольца, не получилось. Группа средних и высших командиров организовалась в ударный батальон. И вот этот батальон из полковников, майоров, капитанов бросился на прорыв. А за ними и мы, рядовые бойцы и младший комсостав.

...Задремал я только под утро. Когда проснулся, одежда на мне высохла. Но только вылез я из стожка, как передернуло от сырости и холода. Дождик все еще моросил. Хотелось снова зарыться в душистое сено и отлеживаться. Но мы только теперь поняли, в какой опасной близости к селу так беспечно заночевали. Надо было уходить, пока не поздно.

Едва мы отошли от нашего ночлега, в кустарнике заметили женщину. Увидев, что мы идем по открытому лугу, она замахала руками и закричала:

- Тикайте скорей в лес, фашисты в селе!

Мы остановились, чтобы сообразить, куда же направиться. Как вдруг над нашими головами засвистели пули, донеслись звуки автоматных и винтовочных выстрелов.

Пригнувшись, мы побежали в ольховый кустарник, переходивший в смешанный лес. В лесу остановились, прислушались, нет ли погони.

Стрелять немцы перестали. Но до нашего слуха доносились какие-то их выкрики и гул автомобиля, то усиливавшийся, то утихавший.

'Что они там делают? - хотелось нам знать. - Не разнюхали ль о нашем ночном визите?'

Но вот раздался выстрел и вслед за тем душераздирающий женский вопль. Астафьев нахмурился, крепко сжал винтовку в руках. А в селе уже заголосили несколько женщин, кричали дети, старики.

- Что они там творят, супостаты? - злобно процедил сквозь зубы Баранов.