'Еще припаяют инфекционку - и в стационар'.

Зато он нашел три адреса женевских психиатров.

- Не пойду в дурдом, - оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. - Дай воды.

Алеша подал стакан. Воду она могла пить.

- Когда мы едем в Италию? - спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.

- Послезавтра.

- Чего у нас сегодня?

- Валлис. Винный погреб в Ветро.

- Поехали, - решительно встала она.

В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым 'Comalin' весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.

Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.

Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:

'Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: 'Кто же выиграл войну, твою мать?!' Или мы слишком быстро едем... Или это беременность такая странная... Значит, рожу...'

Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.

- Может - простое переутомление, а может, и МДП, - неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.

- А как же нам... с экскурсиями? - задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.

- Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.

Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.

- Будем считать, что у меня диета, - пошутила она.

Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.

- Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, - попросила она.

Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.

- Слон, выйди, пожалуйста.

Алеша поцеловал ее и вышел.

'Чего я, в самом деле? - Оля исподлобья смотрела на еду. - Иди, возьми и ешь'.

Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.

- Зайка, как? - Алеша через некоторое время заглянул в дверь.

- Убери... унеси... - всхлипывала она.

Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.

- Я одна полежу... - смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.

Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.

- Слушай, а если глаза завязать?

- Я одна полежу, - повторила она.

- Я схожу на площадь, ладно?

- Ага.

Алеша вышел.

'И главное - здесь... по закону мирового свинства... За что мне?' трогала она стену.

Слабость после рыданий опять потянула в сон.

Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату №16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. 'Оленька, посмотри, как мне резанули!' - дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. 'Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!' - Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. 'Ты неправильно смотришь, - мать дает ей зеркало. - Смотри туда!' Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол - правое плечо с правой грудью исчезли. 'Теперь надо смотреть под этим углом, улыбается мать. - В него видно все самое важное. То, что надо делать'. Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по- настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: 'КОМБИКОРМ'. 'Иди скорей, они в пять закрываются, - советует мать. - Беги напрямую через помойку!' Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью 'КОМБИКОРМ'; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. 'Я умру с голоду!' - с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. 'Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!' - раздается голос рядом; Оля видит старуху. 'Я умираю с голоду!' - рыдает Оля; 'Идите к кладовщику с черного хода', советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. 'Дай мне! Дай мне!' кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка - рот, банка - рот, банка - рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.

- Зайка! Зайка! Зайка! - Алеша тряс ее за подбородок.

- А? - очнулась она.

- Ты кричала. Давай еще таблетку дам?

Оля села, вытерла мокрое от слез лицо. Она все поняла. Это понимание не напугало ее, а, наоборот, успокоило.

- Слон, полетели в Москву.

- Сразу? А Греция?

- Мне очень плохо. Мне надо в Москву.

- Но... у нас те билеты пропадут. И надо новые покупать. Еще тыщу баксов.

- Тогда я одна полечу.

- Ну что ты городишь, зайка!

- Собирай вещи, и поехали.

- Ну, зайчонок, давай все обмозгуем трезво, давай не будем пороть го...

- Мне надо в Москву!! - закричала Оля. Они вылетели вечерним рейсом.

Москва встретила широкой темнотой пыльных улиц и родными дикими запахами.

Ночь Оля проспала с реладормом, а утром, едва она проснулась, Алеша объявил ей:

- Зайка, я еду за доктором.

- Мне не нужен никакой доктор, - потянулась она.

- Это толковый невропатолог, посмотрит тебя. Лежи и жди нас.