жилье стало вдруг низеньким - лишилось второго, деревянного этажа, потеряв и крышу, и застекленную башню, где так и не успел Феликс оборудовать себе 'монплезир' - уютную спаленку для летнего времени... А у первого этажа внешние пожарозащитные стены в полтора кирпича устояли, но в проломы окон было явственно видно - внутри все выгорело. Впрочем, кое-где огонь еще скалил красные зубы.

Феликс пробежал во двор - пожар уничтожил и мастерскую, спасенную вчера, но пощадил расположенные в стороне баню и хлев с коровой. В воздухе вились проснувшиеся, вылетевшие из подвала пчелы - или это Феликсу показалось? Наверное, клочья сажи.

Эля в шубейке и в шерстяной, воняющей пламенем шали, с какой-то палкой в руке, и сын молча замерли на улице, вокруг них валялись на грязном снегу постели, сумки, ведра, сапоги, костюмы с вешалками, подушки...

Увидев мужа, Эля, заикаясь, задергала горлом - не смогла и слова сказать. Феликс сунулся было прямо в дымящийся зев раскуроченного огнем дома, но махнул рукой и отвернулся.

Сын, исподлобья, с немальчишеской ненавистью глядя на село Весы, рассказал отцу, как среди бела дня - они с мамой как раз обедали - подкатил трактор, и люди с обмотанными в кашне мордами стали стрелять из ракетниц прямо по окнам... заряжали и стреляли... выстрелили раз двадцать... Мама и сын легли на полы, а когда вскочили (трактор уехал), дом уже горел. Мама побежала за водой, скатилась по лестнице, вывихнула щиколотку. Без Феликса потушить не удалось - огонь был бешеный, так, наверно, горит напалм (замечание сына).

Никто из сельчан не прибежал помочь, только продавщица Лида с новым своим воздыхателем - азербайджанцем Мусой - постояла у ворот. Он и снял ворота, и забор перед окнами повалил, ожидая, видимо, приезда пожарных, да откуда в тайге пожарные?

Выслушав сына, ни слова не сказав в ответ, Феликс принялся таскать спасенные мокрые вещи в баню. И опомнившись, ему принялись помогать Эля и Коля. Завтра, днем, можно будет посмотреть внимательней в доме - вдруг что сохранилось из металлических предметов. К счастью, пламя не проникло в гараж, за толстую кирпичную стену, трактор, какой он ни есть, все же, видимо, цел.

Хоть на продажу пригодится...

Электропроводка выгорела, света не было и в бане, но здесь стояли в банке свечи и лежал спичечный коробок. Эля зажгла свечи, и семья стала располагаться на ночь.

В бане было тепло еще со вчерашней топки и сухо.

Сына положили на полок - его трясло - а сами легли на чистые лавки. Но едва Эля потушила фитильки, как на улице заскрипели по снегу колеса, замяукала по-модному машина, замигали фары.

- Кто там еще?.. - Феликс набросил полушубок и, прихватив топорик, лежавший в углу, возле дров, вынырнул в темноту. - Товарищи мародеры подоспели?

Из 'Нивы' неловко вылезал задом в огромном тулупе Николай Иванович. Он посмотрел на Феликса, его широкое масленистое лицо кривилось - он был пьян.

- Сучья порода!.. - загремел он, сжимая кулаки. - Бляди!..

Я сам сожгу все это село!.. Слабо?! Я-то еду насчет мастерской разобраться... скажи, Санька?! А тут уже Сталинград?.. Где?! Где этот Платон, бригадир бывший... он - заправила, мне всё доложили... Саня! - Он заорал шоферу, находившемуся от него в полуметре, тонколицему парню в пятнистой меховой куртке. - Ну-ка, афган, сюда их!.. Этот возле клуба живет, на воротах две рыбки из дерева... Я его... я из него русалку сделаю!.. По дороге других прихватите!

- Да что теперь, - пробормотал Феликс.

Но водитель, бесстрастно кивнув начальнику, газанул на всю деревню и укатил.

- Теперь так, - обратился городской гость к Феликсу. - На сколько застрахован дом?

- Ни на сколько, - отвечал хозяин пепелища. - Денег же больше не было, я трактор купил, ульи.

- Мудила! - завопил Николай Иванович на друга. Во мраке двора возникла хромая, закутанная в одеяло Эля - беспокоилась за мужа. Узнав Николая Ивановича, остановилась поодаль. - Извините... это я по-русски, не знаю, как по иностранному... Почему у меня не попросили?!

- Пойдем туда, - кивнул в сторону бани Феликс. - Чего на холоде стоять?

Николай Иванович, отвернувшись, гневно сопел. Наверно, слухи не без него родились, где-нибудь на людях пошутил, проехался по мнимым англичанам, устроившимся на жительство в таежном Малининском районе, но признать за собой вину было ужасно обидно.

Разве не он, Ярыгин, привез сюда Николаевых, разве не он организовал работу плотников из полувоенной фирмы, с ближайшего 'почтового ящика', разве не он обходил село со спиртным в рюкзаке, предупреждая, чтобы не обижали гостей? Но он понимал и то, что замкнутым староверам было все равно, кто приехал и надолго ли (коли разрешили поселиться, чего зря воздух языком молотить?!), лишь бы новые люди не лезли в душу, а главное - не посягали на их налаженный быт. А вот алкаши... чем больше с ними якшаешься, тем хуже. А Николай Иванович уже знал - 'сарафанное радио' доложило - отпетые бездельники и болтуны села Весы не раз и не два приходили к Феликсу, и вместо того, чтобы гнать их с порога, он, милый интеллигентный человек, терял с ними драгоценное время, угощая их и слушая бессмысленные речи о России, видимо, наивно полагая, что истинный англичанин должен все это выслушать, памятуя европейские бредни о загадочной славянской душе.

- И вообще, что это была за идиотская выдумка - выдать себя за англичан?! Он обратился к Элле, дрожавшей в глубине двора.

- Он и в институте был таким же наивным, веришь?! Мог дать в долг... из нашей нищенской 'стипы'... стоило только просящему намекнуть, что тот какую-то гениальную теорему придумал, но по слабости своей, из-за голода вспомнить не могёт... Или - собирается свататься к девушке, да нет денег на цветы... Этот дает, а сам ночами цемент грузит в порту...

- Хватит, - отвернулся Феликс и засунул, наконец, топорик ручкой себе за ремень брюк. Пальцы мерзли. Спрятал руки в карманы шубейки. - Хватит.

- Понимаю, от отчаяния на эту глупость пошли... и я, дубина, поддержал... Он и в институте вот так - то стенгазету выпустит... я же комсоргом был... Да где же, где эти бандюги, урки сраные?! - Николай Иванович выхватил из-за отворота тулупа наган и, не успел Феликс остановить его, жахнул в воздух. И будто мгновенно послушавшись этого сигнала, из-за кедров и чужой изгороди показалась с прыгающими шарами света машина.

'Нива' рывком остановилась, Николай Иванович открыл дверцу и выбросил за шкирку на снег легкого, стонущего от страха Генку.

За ним, оттолкнув переднее кресло, выпал Павел Иванович, и медленно выкарабкался Платон:

- Ну, чё, чё, чё?..

Они все трое были в дым пьяны (или притворялись?). Эля, зарыдав, кутаясь в тряпье, уковыляла прочь, к сыну.

- Из-за чего сыр-бор, начальник? - Платон поскреб бороду и рыгнул. - Нас тут и во сне не было. Ни трактора у нас, ни ракетниц! Ой, бля, какая луна... как задница хорошей бабы.

Николай Иванович рывком схватил толстяка за грудки и приподнял. И захрипев, оттолкнул прочь, схватился за сердце.

- Н-наел же ты дерьма, Платон Потапов!..

- А сам?! - дерзко отвечал Платон, вставая со снега. - Только ты в буфетах райкомов-х..комов, а я - тут, из реки... А результат?! Два сапога пара! - И впрямь, грузный, в расстегнутом тулупчике, раскинувши сильные кривоватые руки, он был сейчас очень похож на Николая Ивановича - разве что борода отличала.

- За что человека обидели?! - тихо спросил Николай Иванович, все еще давя на сердце под тулупом. - Да вы знаете, кто это?! Это... золотой, прекраснейший человек!

Феликс скривился, понимая всю бессмысленность начавшегося разговора, уйти бы к жене, но глаза его словно прилипли взглядом к трем бездельникам из села Весы. Генка стоял в облезлом пальто без шапки, растирая уши, и облизывая белым языком губы. Павел Иванович трепетал, как нитка, опустив голову. Но это сейчас они так. Утром, пока спят хозяева, наверняка ловко и быстро прокрадутся в сумерках, чтобы поискать в выгоревшем дома - вдруг да что-то найдется на продажу, чтобы водки купить.

- Сволота, растленная партией родной!.. - бессильно кипятился Николай Иванович перед позевывающим Платоном. - Да это, может, неудавшаяся гордость России!..

- Я тоже... - был хриплый ответ.

- Ты?! - заорал Николай Иванович, перебивая Платона. - Ты, когда бригадиром тут был, ты же миллионы наворовал... еще теми деньгами... У тебя во дворе одних моторных движков, как соседи говорят, штук сто... поломанных, целых... ружей - не счесть... пять телевизора в избах... а уж сколько тракторов, бензопил рассовал по родне - никто не знает... И не смотря на это - побираешься! Жадина! Проглот! И дал же тебе господь здоровья!.. лучше бы вот ему... Он своими руками уже третий раз на голой земле строился... И ни у кого не воровал! Брал кредиты... возвращал... но сейчас-то как ему вернуть?! Суки!

- А мы при чем?.. - Платон тускло, как рыба, смотрел на городского начальника, метавшегося перед ним. О чем он думал в эти минуты? Феликс впервые в жизни почувствовал искушение выхватить топорик и рубить, рубить, разрубить этот огромный комок мяса, провонявший водкой. И тут же сам себе сказал с горечью:'Это уже предел! Неужели сдаюсь? И становлюсь таким же быдлом?'

- Его спалили в Партизанском районе... его обидели под Новоселовым... и вы тут?! Я же точно знаю! Мы же с собаками проверим, по следам, падлы весовские!

- Я тебе снова говорю, начальник, - вхдохнул Платон. - Мы его не трогали. А кто?.. народу в тайге много... Вишь, люди с ними тут как с иностранцами... может, душу им раскрывали... а эти веселились, хапая наши богатства.

- Какие ваши богатства?! Он хоть на копейку взял чего-нибудь вашего?! Дерево, жесть, ульи - все купил на свои! Помогает совхозу растения опылять... своими руками режет поделки... сам косил рапс, на будущий год собирался рожь молотить... А то, что иностранца изобразил... так это его личное