Гаджинюк нажал на кнопку дверного звонка, и приятная мурлыкающая мелодия огласила тишину лестничной клетки. Через несколько секунд за дверью послышалось тихое шарканье, затем раздался осторожный голос Куксикова:

– Кто та-ам?

– Это я, Виталик, – просто ответил Гаджинюк.

Раздался щелчок дверного замка, дверь мгновенно распахнулась и на пороге появился хозяин квартиры.

Лицо его было помято вчерашней ударной пьянкой, волосы всклокочены, глаза сквозь очки сверкали негодованием. Из одежды на нем были лишь «семейные» трусы красного цвета с белыми полосками на боках, по спортивному образцу.

– Я убью тебя, мерзавец! – вскричал Куксиков, при этом посторонившись и пропуская Гаджинюка в квартиру.

– Угу-у, – одобряюще протянул Виталик и, переступив порог, направился в зал квартиры, сопровождаемый яростным взглядом Куксикова.

Войдя в зал, Виталик уселся в просторное старое кресло, обшивка которого была порвана в нескольких местах. Подобной же старой мебельной рухлядью была заставлена вся квартира руководителя молодежного театра «Самолет».

Виталий, запрокинув голову на спинку кресла, тяжело вздохнул и произнес:

– Ох, и устал я сегодня. Представляешь, Димусик, клиентка попалась ну настолько дремучая, что даже мне, опытному психологу, пришлось с большим трудом продираться сквозь дебри и колючие заросли ее подсознания. А на самом-то деле все оказалось гораздо проще… Все эти навороты психики – личностная холодность, неоткликаемость, властность, язвительность, ярко выраженная гиперактивность, все это, словно грязь, легко смывается хорошей тугой струей спермы, выпущенной ей в лицо.

Гаджинюк театрально вздохнул, довольный своей немного вульгарной аллегорией, и продолжил:

– Баба просто не может наладить отношения с мужиками, отсюда заскорузлая сексуальная неудовлетворенность, которая приводит к еще большей душевной черствости, и так по спирали все глубже и глубже она планирует в пропасть под названием шизофрения или маниакально-депрессивный психоз.

Виталий весело взглянул на напряженного Куксикова, который, стоя у шкафа, сунул в рот сигарету, нервно пережевывая ее губами.

– Ей бы мужичка хорошего, – подытожил Виталик, – чтобы отношения наладить нормальные, постоянные. Чтобы вдувал ей побольше и почаще. Сексотерапия, знаешь ли, очень хороший метод.

Виталик хитро улыбнулся Куксикову и сказал:

– Дима, может быть, ты возьмешься за это дело? Она баба состоятельная – поить, кормить будет.

– Похоже, сексотерапия – это твой любимый метод лечения, – с презрением на лице сказал Куксиков, поджигая сигарету огнем зажигалки.

– А что, – пожал плечами Виталик, – во все времена очень эффективная методика.

– Видимо, сегодня ты ее снова применил на практике, раз так устал, – толстая нижняя губа Куксикова скривилась в еще более презрительной усмешке, – не понимаю, как это можно за всю свою жизнь так и не определиться в своем пристрастии к одному из полов? Спать с мужчинами и с женщинами – вот настоящее извращение, – Куксиков глубоко затянулся и с возмущением выпустил струю дыма в сторону Гаджинюка.

– Что здесь странного, – ответил тот спокойным и задумчивым голосом, снова откинув голову на спинку кресла, – это же совсем разные ощущения. И в том и в другом сексе есть свои прелести. Чем больше разных партнеров, тем больше разных ощущений… Поиск новых ощущений – вот то, что стимулирует меня в жизни, что по-настоящему возбуждает.

В голосе Виталика неожиданно послышались искренние нотки. В его взгляде, устремленном в потолок, отразилась глубокая задумчивость.

– И еще, конечно, деньги, – язвительно заметил Куксиков. – Презренный металл тебя возбуждает, пожалуй, сильнее всего.

Виталик стрельнул своими прозрачными глазками в сторону актера.

– Я не очень понимаю, о чем ты говоришь? – пробурчал он.

– Он не понимает, – возмущенно всплеснул руками Куксиков. – Он, видите ли, не понимает. Вы только посмотрите на него! Как только речь заходит о деньгах, он сразу перестает что-либо понимать!

Возмущение Куксикова нарастало. Он крупными шагами прошел по комнате, остановившись у старого письменного стола, стоящего у окна.

Рывком открыв ящик стола, он развернулся к Гаджинюку и продекларировал:

– Здесь лежал медальон. Серебряный, на цепочке, в пакете из-под молока. Сейчас его тут нету.

– Что ты говоришь? Неужели он пропал? – удивленно проговорил Виталик.

Где-то на дне его прозрачных глазок зародилось подобие сочувствия.

– Да, он пропал! И ты, мерзавец, знаешь об этом лучше, чем кто-либо, – с пафосом заявил Куксиков.

– Да-а-а, – равнодушным голосом протянул Виталик. – Что ты хочешь этим сказать?

– То, что ты его украл, – решительно произнес Куксиков.

– Почему ты так думаешь? – так же спокойно переспросил Гаджинюк. – Здесь у тебя много всякого народа отирается, у тебя не квартира, а проходной двор. Почему ты подозреваешь именно меня?

Губы Куксикова снова скривились в усмешке:

– Ты, видимо, меня совсем за идиота держишь? – надменно произнес он.

Гаджинюк ничего не ответил, лишь неопределенно повел бровью.

– А я давно заметил, что все кражи происходят, когда ты здесь присутствуешь. Кроме того, все знают твою слабость ко всяким дорогостоящим безделушкам. Только за этот год у меня пропали золотые запонки, заколка для галстука, педикюрный набор и еще много разных ценных вещей.

– По-моему, ты преувеличиваешь, – хладнокровно заметил Виталик. – И заколка для галстука, и запонки были отнюдь не золотые.

– Неважно, – срывающимся голосом ответил Куксиков. – Они были мне дороги как память. Мне их дарили известные люди, почитатели моего таланта. А этот кулон мне был особенно дорог. Мне его подарила мама в день моего совершеннолетия. Этот кулон привез еще мой прадед из Германии, откуда пошел наш род.

– С ума сойти, – усмехнулся Виталик, – никогда бы не подумал, что Куксиков – это чисто немецкая фамилия.

– Куксиковым звали моего папу, а фамилия моей мамы – Шварцман, – с гордостью заявил Дмитрий.

– Еще чище, – продолжал улыбаться Виталик.

– Прекрати издеваться надо мной, мерзавец! – гневно вскричал Куксиков. – Мало того, что ты меня обворовываешь, ты еще и издеваешься… Ты не человек, а букет, собранный из мерзких пороков и страстей!

Истерика Куксикова продолжала нарастать. Он побледнел, глаза его метали молнии и были полны праведным негодованием.

Флегматично наблюдавший за всем этим Виталик неожиданно вскочил с кресла и, стремительно подбежав к Куксикову, ухватился своими цепкими ручками за талию негодующего артиста.

– Главная моя страсть – это ты, Димочка!

Ошеломленный таким неожиданным поворотом событий, Куксиков смотрел на Гаджинюка широко раскрытыми глазами, в которых ярость быстро сменилась растерянностью.

По мере того как движения руки Гаджинюка становились все настойчивее и ритмичнее, большие карие глаза Куксикова все больше и больше затягивались поволокой сладострастия. Он побледнел, дыхание стало тяжелым и частым.

– Мерзавец, – еле слышно прошептал Куксиков, закрывая глаза и уперевшись руками в стол, стоящий сзади него. – Как тебе не стыдно… Это фамильный кулон… Из Германии…

Последние слова Куксикова были едва слышны – настолько ему захорошело от интимных ласк Гаджинюка.

– Но вот он и восстал, – с улыбкой произнес Гаджинюк, глядя на результаты своих трудов. – Наше