приходило в голову, что повреждение Лабиринта было бы повреждением мне самому, а повреждение мне самому отразилось бы на Лабиринте. И все же мне нельзя было причинить настоящего вреда, потому что меня защищает Лабиринт, а кто, кроме меня, мог причинить вред Лабиринту? Прекрасная замкнутая система, казалось, с ее слабостью полностью защищенная ее силой.

Он замолк. Я слушал гудение огня. Что слушал он, не знаю.

— Я был неправ, — произнес он наконец. — И ведь такое простое дело… Моя кровь, которой я нарисовал его, может и стереть его. Но мне потребовались века, чтобы понять, что кровь моей крови тоже может сделать это. Ты можешь воспользоваться этим, ты тоже можешь изменить его — да, на третьем поколении.

Это не стало для меня сюрпризом — узнавание, что он приходится всем нам дедом. Как-то казалось, что я все время знал это, но никогда не оглашал. И все же, если тут что и было, то это поднимало больше вопросов, чем отвечало. Набрали еще одно поколение предков. Продолжаем запутываться. Я теперь имел еще меньшее представление, чем когда-либо, кем же на самом деле был Дворкин. Добавьте к этому факт, который признавал даже он: это была повесть, рассказанная сумасшедшим.

— Но отремонтировать его… — произнес я.

Он осклабился, и мое собственное лицо скривилось передо мной.

— Ты потерял вкус быть повелителем живого вакуума, королем Хаоса? — спросил он.

— Может быть.

— Клянусь Единорогом, твоей матерью, я знал, что дойдет до этого. Лабиринт столь же силен в тебе, как и большое королевство. Чего же ты тогда желаешь?

— Сохранить королевство.

Он покачал головой:

— Проще будет уничтожить и попробовать начать все заново, как я столь часто говорил тебе раньше.

— Я упрям, так что скажи мне снова.

Я пытался симулировать отцовскую грубость.

Он пожал плечами:

— Уничтожь Лабиринт, и мы уничтожим Амбер и все Отражения в полярном порядке вокруг него. Дай мне позволение уничтожить себя в середине Лабиринта, и мы начисто сотрем его. Дай мне позволение, давши мне слово, что потом ты возьмешь Камень, содержащий сущность порядка, и используешь его для создания нового Лабиринта, светлого и чистого, незапятнанного, нарисованного содержимым твоего собственного существа, в то время, как Легионы Хаоса пытаются со всех сторон отвлечь тебя. Пообещай мне это и позволь мне покончить с этим, потому что такой искалеченный, как я есть, я скорее предпочел бы умереть ради порядка, чем жить ради него. Что ты теперь скажешь?

— А не лучше было бы попробовать исправить тот, что у нас есть, чем уничтожать труд целых эпох?

— Трус! — крикнул он.

Он вскочил на ноги:

— Я знал, что ты снова это скажешь!

— Ну, а разве это не правда?

Он принялся расхаживать по комнате.

— Сколько раз мы об этом толковали? Ничего не изменилось! Ты боишься попробовать это!

— Наверное, — согласился я. — Но разве ты не чувствуешь, что нечто, ради чего ты столь многое отдал, стоит некоторых усилий, некоторых добавочных жертв, если есть возможность спасти его?

— Ты по-прежнему не понимаешь, — возразил он. — Я не могу не думать, что поврежденный предмет следует уничтожить и, будем надеяться, заменить. Природа моего личного повреждения такова, что я не могу представить себе ремонта. Я поврежден именно в таком духе. Мои чувства предопределены.

— Если Камень может создать новый Лабиринт, то почему он не может послужить для ремонта старого, чтобы покончить с нашими бедами и исцелить твой дух?

Он подошел и встал передо мной:

— Где твоя память? — поинтересовался он. — Ты же знаешь, что отремонтировать повреждение будет труднее, чем начать все заново. Даже Камень может легче уничтожить его, чем отремонтировать. Ты забыл, на что это похоже?

Он показал на стену позади него.

— Ты хочешь пойти и посмотреть снова?

— Да, — сказал я. — Хотелось бы. Пошли.

Я поднялся и посмотрел на него сверху вниз. Его контроль над формой стал пропадать, когда он рассердился. Он уже потерял три-четыре дюйма роста, и отражение его лица таяло обратно в его собственные гномовидные черты, а между его плеч уже росла заметная выпуклость, видимая уже, когда он жестикулировал. Глаза его расширились, и он изучал мое лицо.

— Ты это всерьез? — произнес он после некоторой паузы. — Ладно, тогда пошли.

Он повернулся и двинулся к большой металлической двери. Я последовал за ним. Он использовал обе руки, чтобы повернуть ключ, а затем навалился на нее всем телом. Я двинулся было помочь ему, но он с необыкновенной силой отпихнул меня в сторону, прежде чем дать двери последний толчок. Она заскрежетала и двинулась наружу в полностью открытое положение. Меня сразу же поразил странный и какой-то знакомый запах.

Дворкин шагнул за порог и остановился. Он нашел то, что выглядело длинным посохом, прислоненным к стене справа от него. Он стукнул им несколько раз оземь, и его верхний конец начал пылать. Он довольно хорошо освещал пещеру, открывая узкий туннель, в который и двинулся Дворкин. Я последовал за ним, и в скором времени туннель расширился, так что я смог идти рядом с ним. Запах усилился, и я почти узнал его: он встречался мне совсем недавно.

Мы прошли около восьмидесяти шагов, прежде чем наш путь сделал поворот налево и вверх. Затем мы прошли через небольшой район, напоминающий отросток. Он был усеян сломанными костями, а в паре футов над полом в скале было укреплено большое металлическое кольцо. К нему была прикреплена сверкающая цепь, упавшая на пол и устремленная вперед, словно линия расплавленных капель, остывающих во мраке.

После этого путь наш снова сузился, и Дворкин опять пошел впереди.

Через некоторое время он внезапно повернул за угол, и я услышал, как он сквозь губы бормочет. Я чуть не врезался в него, когда сам повернул. Он стоял, пригнувшись, и щупал левой рукой в темной щели. Когда я услышал тихий каркающий звук и увидел, что цепь исчезла в отверстии, то понял, чем он был и где мы были.

— Молодец, Винсер, — услышал я его слова. — Я далеко не ухожу. Все в порядке, дорогой Винсер. Вот тебе кое-что пожевать.

Не знаю уж, откуда он принес и что он там бросил зверю, но пурпурный грифон, к которому я достаточно приблизился, чтобы увидеть, как он зашевелился в своем логове, приняв подношение и вскинув голову, чтобы издать серию хрустящих звуков.

Дворкин ухмыльнулся мне:

— Удивлен?

— Чем?

— Ты думал, я боюсь его. Ты думал, что я никогда не подружусь с ним. Ты поставил его здесь, чтобы держать меня там, подальше от Лабиринта.

— Я когда-нибудь это говорил?

— Нет, но я не дурак.

— Будь по-твоему, — согласился я.

Он засмеялся, поднялся и продолжил путь по туннелю.

Я следовал за ним, и дорога снова стала ровной. Потолок поднялся и путь расширился. Наконец, мы подошли к входу в пещеру. Дворкин постоял с минуту силуэтом на фоне отверстия, подняв перед собой посох. Снаружи была ночь и чистый соленый воздух изгнал запах мускуса из моих ноздрей.

Постояв, он опять двинулся вперед, проходя в мир небесных свечей и голубого тумана. Продолжая