Мы при всех обнялись.

Но судьбе было угодно, чтобы на этом пересыльном пункте, против офицеров 37 поста было возбуждено уголовное дело… Капитан, который был прикомандирован ко мне под Самгамом, подал на нас рапорт, в котором обвинил в панических разговорах и подстрекательстве против власти и высшего командования. Вместо отправки по своим частям, на нас наехала толпа следователей из военной прокуратуры. И началось…

Передо мной сидел ухоженный подполковник и распространял жуткий запах одеколона.

— Так о чем вы говорили в последнюю ночь под Самгамом? — спрашивает он меня.

— О жизни.

— Старший лейтенант, прошу вас четко отвечать на поставленный вопрос.

— Слушайте, что вам от меня надо?

— Мне нужно знать, о чем вы вели среди офицеров разговоры на 37 посту и перед отходом из Афганистана.

— Слушайте, ответьте мне на один вопрос, только честно и я вам тогда все скажу. Почему мы вели войну в Афганистане?

Подполковник самодовольно посмотрел на меня.

— Мы выполняли интернациональный долг.

— Вот и я так талдычил своим офицерам, но на 37 посту они все поумнели и слава богу…

— Что вы этим хотите сказать?

— Что все войны неизбежно кончаются и будет время, когда умные люди пересмотрят это нелепое выражение об интернациональном долге. Я все сказал и давайте больше не возвращаться к этой теме.

— Что значит не возвращаться? Вы понимаете, с кем вы говорите? Вас же посадят в тюрьму.

— Страшнее чем 37 пост, я еще не видал, поэтому меня пугать нечего и на своих офицеров клепать не буду.

Он еще долго бушевал, потом выгнал меня из комнаты.

Меня еще долго пытались расколоть всякие следователи, но я везде отказывался отвечать. Однажды, под охраной посадили в газик и отвезли в Краснодар в штаб армии. Где мня принял новый командующий нашей армии. (Старого повысили и отправили в Москву.) Седой, грузный генерал сидел в кресле и листал мое дело.

— Вон о тебе сколько здесь написано и строптив, и задирист, подрался с замполитом, все судит по своему, однако наград предостаточно. Я ведь о тебе Бекетов слышал в Афганистане, мне разведка и пленные порасказывали всякие небылицы, какой ты там был… Считай, все душманы мечтали таскать в мешке твою отрубленную голову. Что же случилось? Почему же отважный офицер, пытался поднять мятеж против власти.

— Этого не было. Мы ругали войну и тех, кто на верху делал бесконечные глупости. Все что написали следователи, все высосали из пальца. Я им таких вещей не говорил.

— Хорошо, а что ты там нес против интернационального долга?

— Я считаю, что долг перед народом, защитить его от агрессии или наступающего геноцида. Но когда народ не хочет этой защиты и сам начинает воевать с нами, то это уже… интернациональностью не пахнет.

Генерал внимательно посмотрел на меня.

— Так, что ты добиваешься?

— Ничего. Теперь, после этой истории, я бы хотел уйти из армии. Увольте меня, товарищ генерал.

Он взял ручку и чиркнул по верх бумаг.

— Можете идти, товарищ старший лейтенант.

Меня уволили из армии, как я позже узнал уволили Кострова и Хворостова, а так же других, кто служил на 37 посту.

Это старый бревенчатый дом, я долго стучался в двери. Вышла старушка и спросила.

— Вам кого?

— Мне Галю.

— Галю? Она сейчас придет, за дочкой пошла. А вы заходите в дом…

— Спасибо, я посижу здесь.

Я сел на крылечко и задумался. Вдруг калитка скрипнула, красивая женщина, (я даже сначала не узнал ее), вела за руку маленькую девочку, лет семи. Увидев меня, она охнула и остановилась. Девочка недоуменно смотрит на меня, потом на мать.

— Мама кто это? Это папа?

Она молчит и смотрит на меня. Девочка вырывается из ее руки и подбегает ко мне.

— Ты мой папа?

— Папа.

Я пытаюсь ее прижать к себе, но она отталкивает меня и стремительно бежит к калитке.

— Ты куда, Настя? — пытается остановить ее мать.

— Я к Наташке, надо ей сказать, что мой папа приехал.

Девочка убежала. Мы стоим напротив друг друга.

— Приехал, значит? — говорит Галя.

— Приехал. Я уволился с армии.

Она подошла ближе и обняла меня.

— Ничего, мы это переживем, ведь правда?

— Правда.

И тут мы первый раз по настоящему поцеловались.

Так я и застрял в Тамбове.