взрослой девочкой.

Мы продолжали свою мирную жизнь в мирном городе Сталинграде. Сталинград еще не знал, что ему предстоит в недалеком будущем, он был как необстрелянный солдат, хотя было у него боевое прошлое. Но что было это его прошлое по сравнению с тем, что ему предстояло!

БЕССАРАБСКАЯ СТЕПЬ

Я уезжал из Аккермана чаще, чем приезжал в Аккерман, хотя, казалось бы, нельзя уехать, не приехав. Но приезжал я раз десять, а уезжал, может, раз сто.

Начал я уезжать из Аккермана в станице Аксайской Ростовской области, поздним летом, в первый год войны. Я взял в школьной библиотеке книжку 'Белеет парус одинокий'. Там, если помните, Петя Бачей уезжает именно из Аккермана.

Вот с ним я и поехал.

Немцы наступали, приближаясь к станице Аксай.

Выехали мы из Аккермана в дорожной карете и долго тряслись по знойной бессарабской степи. Неожиданно в карету вскочил неизвестный матрос, как мы позднее узнали, с 'Потемкина'. Родион Жуков. Ему удалось скрыться от жандармов, но немцы приближались к станице Аксай, и нам пришлось ехать дальше. Уже не в карете, а в поезде.

На станции Калач нас бомбили. Немецкие самолеты пикировали прямо на нас. Родион Жуков вылез из- под скамейки и скрылся, подмигнув мне на прощание: оказалось, что я увез библиотечную книгу.

Старенький колесный пароходик 'Тургенев' отчалил от пристани и двинулся вверх по Волге. Был он похож на обыкновенную баржу, до отказа забитую беженцами. Беженцы заполнили трюм и палубу, шагу негде было ступить. Через всю баржу тянулась в камбуз очередь: занимали ее с утра, а пекли лепешки только вечером. Если, конечно, была мука.

Девочка на пароходе 'Тургенев' нудно канючила: 'Папа, мне хочется пить! Папа, мне хочется пить!' Всем хотелось пить. Всем хотелось есть. И отец девочки всем отвечал: 'Хочется, перехочется, перетерпится'.

Пока мы плыли по Волге, я успел несколько раз выехать из Аккермана: я дочитывал книгу и снова ее начинал. У меня не было другой книги. И мне хотелось пожить в другом времени. Я садился в карету и не спеша выезжал из Аккермана в широкую бессарабскую степь.

- А вы почему не стоите в очереди? - спросила у нас соседка по барже.

Она дала нам целую миску муки, и мы тоже стали в очередь.

Очередь была длинная, на весь день. Поэтому я пересел с баржи на пароход 'Тургенев', где все еще звучала утешительная фраза девочкиного отца: 'Хочется, перехочется, перетерпится'.

Когда неизвестный матрос в очередной раз вскакивал в нашу карету, я уже знал, что это матрос с 'Потемкина', что нам с ним предстоят большие дела. Я знал все, что случится в книге, и от этого становилось спокойнее. В той жестокой, пугающей неизвестности так нужна была книга с известным концом...

АВГУСТ

Два воспоминания остались у меня от этого приволжского города: крысы во дворе и белые плечи нашей хозяйки.

И те и другие появлялись, не стесняясь моим присутствием. Крысы ходили по двору, как жильцы в праздничные дни, когда можно не спешить на работу. Они смотрели на меня круглыми от удивления глазами, словно спрашивая: 'А этот откуда взялся?'

Мы приплыли сюда по Волге из города Сталинграда. На барже нас было много, и плыли мы много дней. В Сталинграде мы жили на стадионе - это было единственное место, способное вместить такое количество людей.

Мы были беженцы и все время бежали. От Одессы до Николаева, от Николаева до Ростова, от Ростова до Сталинграда, и вот - прибежали сюда.

Здесь мы остановились перевести дух и поселились у нашей хозяйки в подвальном помещении. Она была не настоящей хозяйкой, а тоже беженкой, но успела прибежать раньше и снять это подвальное помещение.

Был август, похожий на сентябрь, или сентябрь, похожий на август. Не спадала жара, но уже пахло осенью. Или осенью пахло просто от сырости в нашем дворе.

У нашей хозяйки были невероятно белые плечи, хотя была она преклонного возраста: ей уже стукнуло тридцать шесть.

Мы жили в общей комнате, и хозяйка меня не стеснялась. Наверно, она думала, что мне нет еще тринадцати лет. На самом деле мне уже исполнилось тринадцать лет, хотя давали мне не больше одиннадцати.

Сначала я деликатно выходил во двор, но там крысы таращили на меня глаза, словно возмущаясь: 'Эвакуированный? Этого нам еще не хватало эвакуированных!' Они были во дворе у себя, а я был не у себя, поэтому я возвращался в комнату, где переодевалась наша хозяйка. Муж у нее был на фронте, и ей не при ком было переодеваться. Пусть уж при мне переодевается.

Был август, похожий на сентябрь: не знаешь - то ли тепло, то ли холодно. Хозяйка снимала платье и надевала халат. Потом снимала халат и надевала платье. У нее ничего больше не было, и она меняла платье и халат, как меняет наряды английская королева.

Я смотрел на ее плечи, такие белые для ее преклонного возраста, и вспоминал английскую королеву, которую, честно признаться, никогда не видал.

И крысы, которые совсем обнаглели у себя во дворе, заглядывали в окна нашего подвального помещения, и глаза их Становились еще более круглыми, когда они смотрели на эти белые плечи.

Слишком много глаз - это тоже плохо для переодевания одной женщины. Я подходил к окну и задергивал занавеску.

ПОД ТЕЛЕГОЙ

Я лежал под телегой. Мне очень хотелось спать. Мне хотелось спать еще там, наверху, потому я, наверно, и свалился с телеги.

Колесо въехало на меня и остановилось в раздумье: что бы там, под ним, могло быть? И лошадь остановилась, тоже задумавшись.

Народу на телеге было порядочно. Наша семья да еще одна семья, тоже эвакуированная, да еще возчик, - всего шесть человек, не считая меня, теперь уже не считая меня, потому что я лежал под телегой.

Там, наверху, все дремали. Первым проснулся возчик и обнаружил, что мы стоим. Лошадь не хотела идти, - вероятно, еще никогда ее телега не находилась в таком удобном положении.

- Почему стоим? - спросила бабушка из попутной семьи, выглядывая из телеги, как из окна поезда.

Возчик, наконец, сообразил, что мы на что-то наехали. Верней, они на что-то наехали, потому что меня уже не было с ними.

Возчик заглянул под телегу и увидел меня. Я улыбнулся ему, давая понять, что я не чужой, что я тоже с его телеги.

Возчик потрогал меня кнутовищем. Я лежал под передним колесом. Сам не знаю, как я ухитрился попасть под переднее колесо. Видно, такова уж судьба: одних она укладывает под задние, а других под передние колеса.

Возчик стеганул лошадь, она съехала с меня передним колесом и въехала задним. Два колеса судьбы - это много для одного мальчика.

Тут уже на телеге все пришли в движение: стали меня искать и находить под телегой. И при этом хватали за руки возчика, который пытался погонять лошадь:

- Остановитесь! Вы же его переедете!

Пока телега стояла на мне, можно было считать, что она меня еще не переехала. Но возчик считал иначе.

Он стеганул свою лошадь - и сразу мне стало легко-легко, так легко, как никогда впоследствии не было.

Все-таки замечательно устроена наша жизнь. Бывает в ней трудно, бывает на тебя такое навалится...

Но зато какое испытываешь облегчение, когда с тебя съезжает телега!

ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ЦВЕТЫ?

Митька был конюхом при исполкомовских лошадях, Фроська при исполкоме уборщицей, а я еще никем не был. Просто жил во дворе.

Вообще-то Фроська была нам не компания, ей было лет тридцать - вдвое больше, чем каждому из нас, - и была она семейная женщина, с ребенком. Но она была единственной женщиной на нашем горизонте,