Корнелю для его славы понадобилась вся жизнь, да и нам, читателям, чтоб его узнать, нужно приложить немало усилий.

А вот праправнучку Корнеля узнать легче. Все дело ее жизни умещается в один миг, оно вошло в память, как кинжал, который она вонзила в Марата.

И даже имени ее называть не нужно. Оно всем известно: Шарлотта Корде.

Террор по-латыни — страх. В одном слове слились причина и следствие.

И все это созвучно «терре» — земле.

Не потому ли земля так часто прибегала к террору?

В один и тот же год, в один и тот же месяц, с разницей всего в несколько дней, родились на земле два младенца — Чарли и Адольф.

Будущие Чаплин и Гитлер.

Гениальный комический актер и заурядный ефрейтор, претендующий на незаурядность. Гений в роли маленького человека и маленький человек в роли гения.

В течение многих лет они не выпускали один другого из вида.

Они воевали между собой. Правда, разными средствами. Один использовал все виды оружия, другой лишь одно оружие — смех.

«Диктаторы смешны. Мое намерение — заставить публику смеяться над ними».

Жорж Садуль, напомнив эти слова Чаплина, слегка их подправляет: «…диктаторы «также» смешны».

Если б они были «только» смешны. Не было бы на свете людей, приятней диктаторов.

Но есть слабость и у диктаторов: они боятся выглядеть смешными. Поэтому они не выносят смеющихся лиц: им все кажется, что смеются над ними. Осмеянный диктатор принял самые серьезные меры, чтобы заставить Чаплина замолчать. Возможно, его обидело, что в фильме «Великий диктатор» его назвали не Адольфом, а Аденоидом, — с намеком на то, что он мешает людям дышать.

Диктаторы всегда мешали людям дышать, но смех всегда прочищал им дыхание.

Разум поднимается на вершины, оставляя по пути все ненужное: безумство храбрых, безумство любящих, неразумие сострадающих и любое неразумие и безумство. И устраивается он на вершине, строя свою счастливую жизнь так, как он ее понимает.

Но счастья он не чувствует, потому что способен только понимать. И любви не чувствует, поэтому говорит: любовь — это понимание. Из своего понимания он конструирует любовь, как ученые конструируют облик вымершего животного. Конечно, любовь не оживает, но это от нее и не требуется. С неживой даже легче — так проще друг друга понимать.

Как будто в любви можно что-то понимать. Можно понимать лишь когда ее нет, когда вместо любви — одно понимание.

Когда разум пытается заменить чувство, ему требуется вся его сила, вся эрудиция, — там, где чувству достаточно одного вздоха.

У писателя-фантаста Роберта Шекли есть рассказ, в котором женщина живет только для радости. В остальное время ее просто не существует. Муж выключает ее, и ее нет. Поэтому женщины в этом рассказе выглядят юными и в девяносто лет: ведь они прожили не девяносто, а каких-нибудь десять лет лишь то время, на которое их включали.

Правда, есть опасность, что тебя выключат и больше никогда не включат. Поэтому замуж нужно выходить исключительно по любви, а не из тщеславия или, скажем, по расчету.

Но даже если так, если по любви, осуществить эту прекрасную идею можно так, что ни одна женщина не обрадуется.

Одно дело в рассказе и совсем другое — в нашей родной действительности. В нашей родной действительности муж выключал бы жену тогда, когда ему бы приспичило пить, гулять и таскаться по другим женщинам, а включал бы, когда нужно было бы сварить, прибрать, постирать.

Одно дело прекрасная идея, а другое — ее осуществление. Изобретают идеи гении, а осуществляют вот такие бездельники, как эти мужья.

Когда-то наука избавила человека от страха перед действительностью… А сегодня — как нам нужна действительность, которая избавит нас от страха перед наукой!

Чтоб овладеть профессией жизни, одной жизни недостаточно, поэтому на помощь приходит искусство — вторая жизнь. В этой жизни все известно заранее, и адъютант его превосходительства, обреченный на казнь, говорит его превосходительству: «Я думаю, последнее слово будет не за вами». Он знает это последнее слово, потому что оно было до него, — в жизни, которая предшествовала кинофильму. И Мюллер говорит Штирлицу: «Те, которым сегодня по десять лет, это не наши люди. Наши те, которые родятся после нас…» Он говорит так потому, что они уже родились, потому что он, Мюллер, как и упомянутый адъютант, задним умом крепок.

Задний ум человечества… Для него естественнее вести назад.

Но мы идем вперед.

Мы неуклонно идем вперед.

Хотя задним умом иногда считаем иначе…