оставить там, на юге, все, что имело для вас… значение.

Легонько вздохнув, она вдруг добавила:

— Я чувствую себя почти ясновидящей и хочу сказать вам, что все обернется не так скверно, как вы предполагаете.

— Откуда вам это знать?

— Мне трудно это объяснить. Наверное, потому, что вы так полны жизни, так страстны. Любое противодействие, которого вы ждете, рассеется перед вами, когда вы явитесь, словно солнце из тумана.

Она говорила мечтательным голосом, удивившим маркиза. Он сказал:

— Хорошо бы вы оказались правы. Во всяком случае, если там, как я опасаюсь, туман, я уверен, что мы рассеем его вместе.

Он заметил, как вспыхнули ее глаза при слове «вместе», и понял, что она мечтает помочь ему и будет счастлива, если это ей удастся.

Он поднял свой бокал.

— За нас, Эрайна! — воскликнул он. — Мы вместе в очень необычном и, я надеюсь, увлекательном приключении.

— Он замечательный! Прекрасный! Именно таким и должен быть ваш замок!

Эрайна произнесла это с таким восторгом и увлечением, что маркиз ощутил примерно те же чувства.

Он находился в приподнятом настроении с первого же момента после прибытия в Абердин, где они должны были пересесть на яхту герцога.

Совершенно неожиданно для себя он был доволен морским путешествием.

Он ожидал, что ему предстоят три дня невероятной скуки. Вместо этого он радовался разговорам с Эрайной, которые нередко превращались в настоящие лекции.

Вместе с тем он обнаружил, что она не только задает ему очень умные вопросы, но порой готова и поспорить.

Он спросил, как это ей удалось стать такой проницательной, и Эрайна ответила:

— Папа и мама обычно читали вслух по вечерам, а потом мы с мамой начинали спорить с папой о том, прав или нет писатель в своих умозаключениях. Чаще всего в споре побеждал папа, но было ужасно интересно, и бывало, что у нас завязывалась самая настоящая перепалка.

Она рассмеялась и добавила:

— С вами я бы не посмела… спорить так отчаянно. Тем не менее, маркиз решил, что ему стоит потренировать мозги, а по прибытии в Абердин вынужден был признать, что поездка придала ему энергии и развлекла, а вовсе не вызвала подавленность.

Только человек, лишенный нормального восприятия, не был бы обрадован приветствием членов клана, великолепно выглядевших в своих килтах. Эти люди сопровождали маркиза и Эрайну на яхту герцога, пришвартованную у набережной.

Волынщик сыграл «Победу Макдононам», когда они поднялись на борт; судно двинулось из гавани к открытому морю, и собравшаяся на берегу толпа громкими криками провожала их в путь.

Если Эрайна пришла в радостное волнение, впервые увидев замок, то маркиз испытал чувство гордости, незнакомое ему до сих пор.

На всем побережье Шотландии не было другого такого величественного и красивого замка, как Килдонон.

Замок был расположен высоко над заливом, до самого моря простирался огромный парк; силуэт здания четко рисовался на фоне вересковых пустошей, тянущихся до самого горизонта.

Дело было не только в том, насколько красив сам замок с его башнями и шпилями: маркиз успел позабыть, что дневной свет в этой части Шотландии совершенно необычен, как нигде в мире. Он менялся, чуть ли не каждые несколько секунд в зависимости от движения облаков и солнца, и в самом центре этой картины замок сиял, как драгоценный камень.

Яхта плавно двигалась по спокойной воде, и пассажиры глядели на собравшихся на берегу членов клана, а когда судно приблизилось к далеко выступающей в залив длинной деревянной пристани, от звуков волынок загудел воздух.

Маркиз ни за что не признался бы в этом, но в этот миг ему захотелось, чтобы на нем была шотландская одежда, от которой он с таким пренебрежением отказался, уехав с матерью на юг.

Приветствия Макдононов, уважение, с каким они встречали его, вновь вызвали у маркиза прилив гордости.

Едва он и Эрайна двинулись через парк к замку, сопровождаемые двумя волынщиками впереди них и двумя позади, маркиз понял, что не просто вернулся домой, но принят как будущий глава клана.

В парке было множество цветов, в цвету стояли деревья, и струи фонтана в центре радужно сверкали в солнечных лучах.

Большой пролет каменных ступеней вел на огороженную балюстрадой террасу, потом все подошли к парадному входу в замок — огромной деревянной двери, обитой железом и сохранившейся со времен средневековья.

Здесь их тоже ждали члены клана, которые жили непосредственно в замке или поблизости; они приветствовали маркиза на английском и на гэльском языках.

Но выразительнее слов были улыбки и глаза, говорившие, что все эти люди рады видеть маркиза.

Широкая лестница привела их на первый этаж, где, как отлично знал маркиз, находилась приемная зала главы клана, — в ней теперь ждал маркиза его отец.

Маркиз скривил губы при мысли о том, что отец с самого его приезда подчеркивает новое к нему отношение и принимает, по существу, как блудного сына из евангельской притчи.

Мажордом провозгласил зычным голосом:

— Маркиз Килдонон, ваша милость!

Приемная главы клана производила сильное впечатление: стены увешаны щитами и старинными палашами вперемежку с огромными портретами прежних вождей; Эрайна даже не сразу обратила внимание на человека, который ждал их.

Герцог восседал в дальнем от них конце комнаты на высоком кресле, которое вполне сошло бы за трон.

Она вдруг занервничала и засмущалась, пока они с маркизом шли между двух рядов застывших, в неподвижности людей в килтах.

Она успела заметить, что присутствовавшие здесь, в зале, посматривали на нее с таким же любопытством, как и те, кто встречал их на яхте и на пристани.

Маркиз знакомил ее с некоторыми представителями клана, но никому из них не называл ее имя.

Сердце у Эрайны билось неспокойно, однако утешало, что выглядит она наилучшим образом.

Это Чампкинс посоветовал надеть платье темно-синее, как море, и шляпу, поля которой были оторочены кружевом, а тулья украшена маленькими розовыми розочками.

Маркиз посмотрел на нее с одобрением, когда она вышла из каюты перед прибытием в Абердин.

Заметил он не только нарядное платье, которое шло ей, но и то, что от нормального питания в течение трех дней пути с ее лица исчезло голодное выражение, а щеки заметно округлились.

Она шла теперь рядом с ним, и ей казалось, что расстояние, которое предстоит пройти до герцогского кресла, бесконечно.

Наконец они остановились перед старым человеком; плед его был заколот брошью с огромным дымчатым топазом, а большой спорран 14 отделан блестящим серебром.

Несколько секунд никто не говорил ни слова. Потом герцог, взглянув на сына из-под нависших бровей, произнес глубоким, властным голосом:

— Добро пожаловать домой, Алистер. Рад тебя видеть.

Он протянул руку, и маркиз сжал ее в своей. Потом, вопреки собственному решению не делать ничего подобного, мягким движением опустился на одно колено.