– и мое утреннее недавнее видение посетило меня вновь – наше белье развевается на ветру, цветущая герань, а дом плывет по реке дальше, к морю, в новый мир…

– Коллин?! Это ты там плачешь? – Мое имя прозвенело откуда-то с неба… Это была Долли, она обратилась ко мне откуда-то с небес, сверху, где я не мог ее видеть, пока я, не забравшись в самую гущу нашего дерева-дома, не увидел высоко над собой ее кукольную туфельку…

– Осторожнее, сынок, не то ты нас стряхнешь отсюда, – прозвучал голос судьи, он сидел рядом с Долли. Взглянув на них, у меня дух перехватило – Долли и судья сидели на самой-самой верхушке дерева – как чайки на корабельной мачте.

После Долли признавалась, что вид, открывшийся перед ней с той высоты, очаровал ее так, что она невольно пожалела, что раньше не поднималась так высоко на этом дереве. Судья, как он потом объяснил, вовремя увидел шерифа и его прихвостней, идущих к дереву, поэтому они и успели спрятаться так высоко.

– Подожди, мы уже спускаемся, – сказала Долли и, поддерживаемая судьей, начала спуск. Так она и спустилась при помощи судьи, совсем как придворная леди спустилась бы по ступенькам дворца.

Мы поцеловались, она не выпускала меня из своих объятий.

– Она пошла поискать тебя, Кэтрин, ведь мы не знали, куда ты пропал, и я боялась, я так боялась, я… – Я почувствовал, как она дрожит, – она дрожала, как маленький зверек, попавший в незнакомую обстановку, в непривычные условия, как кролик, только что вынутый из петли охотника. На судью тоже было жалко смотреть, он все отводил глаза, его руки дрожали, возможно, он все казнил себя за то, что не смог предотвратить случившегося с Кэтрин. Но что он еще мог сделать?! Если бы он кинулся к ней на помощь, он бы стал лишь еще одной добычей тех людей: а люди шерифа вовсе не дурачились, отправляясь в поход… Из всей нашей компании именно я должен был чувствовать себя не в своей тарелке – ведь именно меня отправилась искать Кэтрин. Если бы Кэтрин не пошла меня искать, она бы сидела сейчас с нами.

Я рассказал судье и Долли все, что произошло на лугу. Но Долли не желала слышать о том, что случилось. Резким движением она подняла вуаль.

– Я хотела бы верить, что Кэтрин сбежала: но я не могу. Если бы я могла, я бы пошла ее искать. Неужели Верина сделала все это?! Скажи, Коллин, не правда ли, ведь после всего, что случилось, наш мир не лучшее место? Прошлой ночью я думала иначе.

Судья пристально взглянул мне в глаза: мне кажется, он хотел подсказать мне взглядом, как ответить… Но я сам знал, как ответить. Неважно, какие страсти бушуют в наших внутренних мирах, все наши миры достаточно хороши: Долли стала такой, какая она есть, именно благодаря ей самой, благодаря ее внутреннему миру, который она при этом делила со мной и Кэтрин и который стал к тому же чрезвычайно чувствительным к флюидам безнравственности и нечистоты. Нет, Долли, наш мир не так уж плох.

– Кстати, а где Райли? – спросил судья, меняя тему разговора.

Райли помчался впереди меня – только я его и видел.

С тревогой в голосе, испугавшей одновременно и меня, и судью, мы стали выкрикивать его имя. Но наши крики, поплутав по лесу, лишь слабым эхом вернулись обратно, без ответа.

Я знал, что с ним случилось, – он, наверное, упал в старый индейский колодец, уже было много таких случаев, скажу я вам. Я уже собрался поделиться своей мыслью со всеми, как судья внезапно приставил палец к губам. У судьи наверняка уши были, как у собаки: я так и не услышал ничего сначала, но судья оказался прав – вскоре раздались звуки чьих-то шагов.

Это оказались Мод Риордан и старшая из сестер Райли, самая умная из них, – Элизабет. Эти девушки были очень близкими подругами и даже одевались так, чтобы гармонировать друг с другом. У Элизабет в руках был футляр от скрипки.

– Послушай, Элизабет, – обратился к ним судья, при этом пугая их своим неожиданным появлением из лесной зелени. – Не пугайся, дитя мое, а скажи, видела ли ты своего брата?

Мод оправилась от испуга первой и первой же ответила:

– Да, мы видели, – сказала она в некотором возбуждении. – Я шла с Элизабет к ней домой после ее урока музыки, и тут пролетел Райли, чуть ли не в девяносто миль в час, и едва не сшиб нас. Скажи ему, Элизабет! Во всяком случае, он послал нас сюда сказать, чтобы вы не беспокоились и что он объяснит вам все позже… а что – Бог его знает.

Обе девушки еще недавно были моими одноклассницами. Они были очень умными и прилежными ученицами и, перескочив через класс, закончили школу уже в июне этого года. Я особенно хорошо знал Мод, поскольку брал уроки по фортепиано у ее матери, а ее отец преподавал скрипичную музыку, и Элизабет Хендерсон была одной из его учениц. Мод и сама великолепно играла на скрипке – как раз за неделю до нашего побега я прочел в местной газете, что Мод Риордан приглашена участвовать в музыкальной радиопередаче в Бирмингеме. Риорданы были весьма милым семейством, деликатными и полными какого-то внутреннего огня. Я и стал-то учиться игре на пианино только потому, что мне нравилось быть рядом с миссис Риордан – мне нравилось пышное облако ее золотых волос, мне нравились ее тактичные, внимательные, умные слова в разговоре с ней, который время от времени возникал между нами, перед тем как сесть за инструмент. А что было особенно здорово, так это то, что Мод обычно после занятия угощала меня лимонадом на прохладной задней веранде их дома. Мод была курносой, с немного смешными ушами, худощавой девушкой. От отца она унаследовала его черные ирландские глаза, а от матери – ее прекрасные волосы, волосы цвета бледного осеннего утра. Она была полной противоположностью своей лучшей подруге Элизабет, та была всегда себе на уме и как бы всегда в тени. Я не знаю, о чем эти две подружки говорили, оставаясь наедине, – может быть, про музыку и книги, но при мне любимым коньком Мод были наши парни, кто с кем встречается, магазинные сплетни: скажи, Коллин, ну не ужасны ли те девушки, с кем Райли Хендерсон водится? Ах, как ей жаль Элизабет – такой братец и какая молодчина Элизабет, что не вешает носа. Но для того чтобы увидеть, что Мод без ума от Райли, не нужно быть сверхпроницательным.

Зная все это, я все же как-то представил себе (на короткое время), что влюблен в нее. На кухне я умышленно часто упоминал ее имя, пока наконец Кэтрин не заявила, что Мод Риордан уж слишком худосочная – ущипнуть не за что, просто безумие вообще иметь с такой дело. Как-то раз я решил устроить небольшой вечер для Мод, собственноручно соорудил для нее небольшой букетик, что носится обычно на платьях, и мы отправились в кафе Фила. Нам подали стейк по-канзасски, а затем были танцы в отеле Лола. Но и после этого она вела себя как совершенная недотрога, не дав даже поцеловать себя на прощание:

– Я не думаю, что это так нужно, Коллин, хотя очень мило, что ты пригласил меня. – Для меня это было довольно неприятно, но, поскольку я решил особенно не задумываться об этом случае, наши взаимоотношения изменились не так сильно.

Как-то раз в конце нашего занятия миссис Риордан не стала давать мне новый этюд в качестве домашнего задания, а мягко предупредила меня, что больше не хотела бы заниматься со мной:

– Мы тебя очень любим, Коллин, и тебе в этом доме всегда рады, но, дорогой мой, у тебя нет абсолютно никаких способностей к музыке, это, в общем-то, нормальное и обычное дело, ибо не все имеют такие способности, и я считаю, что нет смысла и далее продолжать в том же духе…

Да, она была права, но все равно я чувствовал себя глубоко уязвленным. Меня не могла оставить мысль, что меня просто выпихнули из общества, при одной мысли о семействе Риордан у меня горько щемило сердце, но в конце концов, по мере того как из моей памяти улетучивались остатки тех сонат, что я разучивал по заданиям миссис Риордан, мое восприятие их стало жестче и я все больше отчуждался от этой семьи. Поначалу Мод нет-нет да и останавливала меня на улице по старой дружбе, приглашая к себе домой, но так или иначе я умудрялся улизнуть от подобных походов, кроме того, к тому времени уже наступила зима и я более всего предпочитал теплый милый уют нашей кухни с Долли и Кэтрин. Кэтрин все пытала меня, что же ты больше не говоришь нам о Мод Риордан, на что я отвечал, что между нами все кончено, но тем не менее, хоть я уже больше и не упоминал ее имени, должно быть, думал о ней втайне от самого себя, ибо, как только я увидел Мод под нашим деревом в тот день, что-то вновь горько кольнуло в сердце, может быть, старые чувства. В первый раз я тогда посмотрел на себя и на нас куда более трезвым взглядом – не представляли ли мы тогда для Мод и Элизабет пугающего и нелепого зрелища, они были моего возраста и вполне могли иметь свои оценки происходящего.

– Как твой отец, Мод, я слышал, что он не очень хорошо себя чувствовал? – спросил судья.

– Ему не на что жаловаться, хотя, знаете, мужчины любят искать в себе какие-нибудь болячки, а как