мест) и Полина уснула на его руке. Ровно в полночь лампочки выключились и камера стала еще более необычной. В ней хотелось дышать, воздух был вкусным. Он лежал и смотрел в потолок - самое удобное место для глаз, потолок никогда не меняется и поэтому не мешает размышлять. Но потолок сошел с ума: в нем появился квадратик иного, живого, цвета черноты. В квадратике горела яркая зеленая точка о восьми лучах. Ульшин прищуривал глаза и лучи удлинялись. Таких маленьких и ярких лампочек не бывает. Он поднес к глазу незажженную спичку, чтобы определить размер лампочки, но спичка неожиданно стала прозрачной и зеленный огонек, мигая, просвечивал сквозь спичку. Ульшин подумал, что спит. Было так приятно видеть небывалые сны, что он заснул по-настоящему. Ему приснился осиротелый диванчик, пластилин, банка пива, Полина с динозавром на стене. Проснувшись, он забыл свои сны.

Утром чудеса не исчезли. Квадратик в потолке горел синевой, более яркой чем любая лампочка. Лампочки по стенам совсем стушевались, чувствуя свою незначительность.

- Как ты думаешь, что это? - спросил он Полину.

- Какой-то особенный светильник. Я бы не стала вешать такой у себя в камере. Слишком яркий.

Что-то маленькое появилось в синем прямоугольнике и протяжно свиснуло, с радостью в голосе.

- Это не светильник, - сказал он. Я должен проверить.

- Я хочу есть, - сказала Полина, - мы пропустили две раздачи супа. Если не поторопиться, то пропустим и обед. Я умру с голоду.

- Ты обещала носить мне есть.

- Я схожу, но отдай мне нож и цветок.

- Зачем цветок?

- Я приколю его к платью. Закрою дырку, которую прокусил тот сумасшедший. Вот теперь начнет платье распускаться. Что я буду делать без платья? Или ты мне новое свяжешь?

Она приколола цветок на рукав и ушла.

Ульшин стал носить камни. Сейчас, когда он увидел нечто настоящее и приблизился к настоящему и даже держал это настоящее в руках, он ощущал яркую ценность своей жизни. До сих пор ценность жизни была тусклой: родился, жил, родил, работал, иногда веселился и умер, был счастлив потому что успел попробовать всех радостей. Сейчас он по-настоящему, до боли, боялся умереть. Еще вчера он поставил бы камни один на другой и взобрался бы по ним, не испугавшись возможного обвала. Сегодня он стал строить устойчивую пирамиду. Каждый камень весил килограмм пятьдесят, поэтому дело было нелегким и медленным. Голубой светильник стал ярче, потом превратился в ослепительно-белый, потом стал желтеть и голубеть снова. Когда синева начала темнеть, Ульшин положил последний камень, встал на него и просунул голову в отверстие. Он был в большом каменном дворе совсем рядом с высокой стеной. В дальнем конце двлра маршировали солдаты в форме Гамби. Над двором был высокий синий купол, неровно покрашенный - с белыми полосками здесь и там. Полоски перемещались, казалось, что купол медленно поворачивается. С темной стороны купола белых полос становилось совсем много (наверное, нехватило голубой краски), некоторые из них рельефно выпирали, группировались и быстро темнели. Невдалеке от солдат стояло зеленое дерево, даже более настоящее, чем у Шао Цы.

5.

Полина проскользнула по залам музея, никого не встретив по дороге. Была только экскурсия для совсем маленьких; две девочки, лет трех, отстали от группы (Одна почти налысо повыхваченная клочьями, другая с длинными светлыми волосами) чтобы поговорить. Они говорили громко и с недетскими интонациями, правильно выговаривая слова, но растягивая их посредине недавно научились говорить:

- Пиво было? - спросила одна.

- Не было, - ответила другая и сделала широкий жест, обозначавший эмоцию.

Полина пошла дальше.

Она думала о том, куда девался сумасшедший с клыками и о том, помогла ли капля крови ему, и о том, как ее встретит вчерашний наблюдатель. А еще хотелось есть. Женщины неприспособлены к таким мучениям, подумала она напоследок, и на этой думе увидела наблюдателя и дружески улыбнулась ему.

- Привет, - сказала она.

- Привет, сегодня в четыре, да?

- Да, ничего не изменилось. Когда ты сменяешься?

- Через сорок минут. Хочешь, подождем вместе. Потом погуляем.

Полина победила искушение:

- Не стоит. Но в другой раз обязательно.

И на душе стало очень тепло. Кажется, ничего и не было сказано, а вот тепло. Умеют же говорить некоторые. Ульшин, тот никогда не скажет ничего доброго. Что только я в нем нашла?

В своей камере она встретила Волосатика. Тот сидел на нарах и ел что-то неприлично желтое. Глаза так привыкали к мягким тонам, что любую яркость воспринимали как оскорбление. Он протянул яркий предмет ей.

- Что это?

- Апельсин называется.

Полина укусила и онемела от ощущения.

- Не бойся, это не запрещено.

Полина быстро доела, капая соком на платье, и стала рассматривать плотную кожуру.

- Такого не бывает, - наконец сказала она.

Волосатик засмеялся. Буква 'О' у него выходила не совсем ровной верхняя губа приподнималась сильнее.

- Где Ульшин? - спросил он.

- Не знаю. Мы с ним гуляли, а потом я ушла.

- А что это?

- Это он слепил из пластилина. Называется цветок. Специально для меня.

Волосатик протянул руку и пощупал один из листков.

- Не похоже на пластилин.

- Это пластилин с кровью, - обяснила Полина, - капля человеческой крови делает пластилин очень прочным. Вы об этом не слышали?

- Слышал, именно сегодня, - сказал Волосатик. - Передайте Ульшину, чтобы не опаздывал. Все билеты проданы.

Когда Полина ушла, Волосатик откинул волосы со лба (нельзя же все время ходить слепым, глаза испортятся) и дважды стукнул в стену. Вошла группа людей, каждый из которых выглядел обыкновенно, но вместе составлявших очень тяжелый и неприятный образ.

- Ращщитайсь! - скомандовал Волосатик.

- Первый-второй-третий-четвертый-пятый-шестой-седьмой-восьмой!

- Все ко мне в кабинет, получите инструкции и оружие.

Он ненадолго остался в камере Полины, чтобы дочитать последние страницы дневника Шао Цы. Последние страницы великий китаец дописывал уже приговоренный к смерти, за несколько часов до того, как его втолкнули в яму. Неспособный сосредоточиться в такой момент он писал короткими отрывками, но очень сильно. Перед смертью каждому хочется сказать такое слово, которое приколет его образ к будущим векам как кнопка прикалывает открытку к стене.

'Истина искусства в том, - писал Шао Цы, - что оно разрушает темницы. Именно поэтому деспоты всегда преследуют искусство'. Волосатик записал карандашиком на полях: 'Истина искусства в том, что оно разрушает. Именно поэтому твой долг преследовать искусство.'

Хороший получится плакат, - подумал он, - напишу так и повешу в своем кабинете. Тогда никто не скажет, что я не работаю над идеологией.

Полина вернулась поздно. Она пошла и потолкалась в центральной пыточной, чтобы встретить наблюдателя, встретила, погоревала о том, что приговоренный не явился (наглость какая! Что он себе думает?), потом вместе погуляли по коридорам, дождались ужина. Она взяла четыре обеда и два сухих пайка для ужина, но не удержалась и один паек съела по дороге. Когда лампы включили в полнакала, она попрощалась с новым другом, договорилась о встрече и пообещала, что обязательно придет. Потом, еще на радостной волне, пошла к Ульшину. У входа стоял незнакомый наблюдатель и смотрел на нее с натренированной подозрительностью. Полина назвала имя своего нового друга и была пропущена.