На свете не встретится,

И небо Италии

В глазах ее светится.

Но сердце Эмилии

Подобно Бастилии!

Да, ничего не обломилось злоехидному ловеласу Лермонтову: графиня Эмилия любила только своего мужа. Граф Мусин-Пушкин был человек известный, всеми уважаемый, к тому же над его головой сиял ореол мученика за связь с декабристами, и в его дома в Москве и в Санкт-Петербурге зачастили Петр Вяземский, Александр Тургенев, Александр Пушкин… ну, и старые знакомые: Евгений Боратынский и Александр Муханов.

Боратынский был теперь человек женатый, забывший (вернее, старательно делавший такой вид) свою губительную страсть к жестокосердной Аграфене Закревской. С Авророю он встретился как старый друг. Муханов держал себя как ни в чем не бывало, словно и не объяснялся некогда в любви Авроре. Он всматривался в ее лицо, пытаясь найти в нем следы страданий (вспоминал, должно быть, письмо друга своего Путяты, писанное еще в 25-м году, после бегства Муханова: «Она похудела и потеряла несколько своей прежней свежести; теперь она заря осенняя».), но не находил. Красота Авроры по-прежнему слепила взор и туманила голову.

И Муханов вдруг за эту самую голову схватился почти в отчаянии: так чего же еще он ищет на свете, какой любви, какого богатства?! Минуло почти десять лет после их разлуки, а ведь не нашел никого, кто стал бы милее и желаннее, чем эта Краса Ненаглядная!

Он посватался немедленно – как в омут бросился. Аврора и глазом не моргнула – пообещала подумать. Рассказала сестре. Эмилия подивилась человеческой наглости и сообщила сестре, что она на ее месте – никогда, ну, ни-ког-да в жизни… Аврора кивнула.

На другой день осунувшийся Муханов (ни маковой росины во рту не было, и ни минуты ночью не спал) явился за ответом. Черные глаза Авроры были непроницаемы.

– Я… я просил вас… быть моей… – начал он напоминать, заикаясь и глупо переминаясь с ноги на ногу.

В горле пересохло. В голове билось: «Откажет, откажет…»

Она молчала, глядя неподвижно в некогда синие, дерзкие, а теперь поблекшие от страха глаза.

Муханов медленно начал поворачиваться к выходу, словно неживой, забыв даже проститься. Все ясно. Все ясно! Упустил ты свое счастье, Муханов!

– Я согласна, – вдруг сказала Аврора.

Вскоре была назначена свадьба. И, едва осмыслив свое счастье, непостоянный Муханов снова начал хвататься за голову и сокрушаться: да что ж он делает, безумец?! Сам лишнего рубля за это время не нажил, да и Аврора ведь не разбогатела! И в панике он пишет приятелю: «На днях нелегкая дернет жениться. Пришлось подыматься на аферы: вообрази, в теперешний холод езжу здесь по городу в холодной шинели, и то в чужой, не на что сшить теплой…»

Ну вот он и доездился!

Муханов отправился на холостяцкую пирушку к приятелю. Всю ночь пили шампанское и развлекались стрельбой по пустым бутылкам. Под утро разгоряченный жених возвращался домой в холодной пролетке в одном мундире – шинель давно в карты проиграл. Простудился – и на глазах сгорел от воспаления легких.

Это было в студеном, ветреном апреле 1834 года. До свадьбы оставалось каких-то два дня…

Теперь о «роковой Авроре» зашептались и в Петербурге, и в Москве. Она не хотела слушать никаких утешений, не хотела даже с сестрой говорить: уехала в крохотное именьице Муханова – в село Успенское, которое теперь по закону принадлежало ей. Затворилась там, скрылась от всех, от молвы, сочувствия, злословия на два года.

Разумеется, Эмилия понимала горе сестры, ее страх перед ударами судьбы, но она не могла смириться с тем, что красавица Аврора заживо похоронила себя в такой-то глуши. У нее у самой жизнь складывалась прекрасно: она была любящей и любимой женой, заботливой матерью, блестящей светской дамой. Ей было стыдно своего счастья, когда она задумывалась о сестре! С помощью графа Ребиндера, друга отчима, Эмилия стала хлопотать о том, чтобы Аврору зачислили в штат фрейлин императрицы. Та любила окружать себя прекрасными дамами, несмотря на то что Николай Павлович порою вдруг принимался повесничать. Хлопоты увенчались успехом, и Аврора принуждена была покинуть глушь и мрак заточенья, чтобы явиться на фрейлинскую службу.

Между прочим, это была весьма выгодная служба, не говоря уже о ее почетности. Фрейлины жили во дворце на всем готовом и получали от двух до четырех тысяч рублей в год. Жалованье сие было сравнимо с генеральским. Как правило, императрица, которая своего мужа обожала и считала, что ее семейная жизнь складывается весьма счастливо, с удовольствием устраивала личную жизнь своих фрейлин. Так что, послужив при дворе, у каждой имелся шанс весьма выгодно выйти замуж.

При виде прекрасной и печальной Авроры сердце добродушной Шарлотты, пардон – императрицы Александры Федоровны, дрогнуло от жалости. Она немедленно перетасовала мысленно колоду всех женихов (такая колода непременно хранится в голове у каждой светской женщины, совершенно как у цыганки – колода карт в кармане ее необъятной пестрой юбки) и, с негодованием отбросив одних королей и валетов и с сомнением отложив в сторону других, вдруг с восторгом уставилась на пикового короля, имя которому было – Павел Демидов.

Ему недавно исполнилось тридцать восемь, и он происходил из семьи знаменитых уральских заводчиков, некогда получивших дворянство и титулы из рук самого Петра I. Павел Николаевич был старшим сыном Николая Никитича Демидова, тайного советника и камергера, российского посланника во Флоренции. Его мать происходила из древнего рода Строгановых.

Николай Демидов слыл большим оригиналом и страстным коллекционером, который не жалел ни денег, ни времени на приобретение редкостей. Вообще он был горазд на эпатаж общественного мнения. Когда в Париже скоропостижно скончалась его супруга, Николай Демидов решил возвести на кладбище Пер-Лашез роскошную усыпальницу в память о покойной. Вскоре пронесся слух, будто экстравагантная русская княгиня завещала два миллиона рублей золотом смельчаку, который отважится провести у ее надгробия 365 дней и 366 ночей. Сначала склеп сделался местом истинного паломничества, однако вскоре количество соискателей этого приза уменьшилось: к смельчакам являлся призрак усопшей княгини, предвещавший страшные несчастья. Младший брат Павла Николаевича, Анатолий, будущий герцог Сан- Донато, решил проверить слухи. Устроившись в углу усыпальницы, он вдруг увидел силуэт матушки, появившийся из легкой дымки у надгробия. Призрак княгини принялся отговаривать Анатоля от брака с особой императорской крови и уверять: брак сей грозит ему большими неприятностями… В 1840 году герцог Сан-Донато обвенчался с Матильдой Бонапарт, племянницей Наполеона, чем вызвал крайнее неудовольствие Николая I. В самых жестких выражениях император потребовал от Демидова расторжения брака с представительницей семейства заклятого врага…

Матушка, значит, не обманула!

Если Анатолий являлся олицетворением пословицы «В семье не без урода», то Павел Демидов отнюдь не был в этой семье паршивой овцой. Он получил блестящее образование. Проявляя «патриотическую ревность», в четырнадцать лет решил отправиться воевать против французов и для этого в 1812 году сформировал на средства отца специальный Демидовский егерский полк. Павел Демидов участвовал в Бородинском сражении. Однако затем карьеру Павел Николаевич сделал на гражданской службе. Он получил титул действительного статского советника, стал камергером двора, был награжден множеством орденов. В наследство Демидов получил горнорудные прииски на Урале и в Сибири, а также восемь фабрик, работавших на нужды армии.

Павел Демидов известен был своей страстью к коллекционированию. Его дом на Большой Морской больше напоминал восточный дворец, наполненный несметными сокровищами. Античные вазы, драгоценные полотна итальянских мастеров эпохи Возрождения, инкрустированная мебель красного дерева и столовое серебро, принадлежавшие когда-то Людовику XIV, Демидов в свое время выкупил у герцогини Беррийской. Венцом его приобретений был знаменитый алмаз «Санси», некогда принадлежавший Карлу Смелому, затем утерянный, вновь найденный… легендарный, волшебный камень. Некоторое время он принадлежал барону