— Что это с ним? Он как будто съел три порции поп-корна.

— Похоже на синдром глубокого вовлечения в реконстрируемую реальность. Для начала поставим ему нейрошунт и подключим резервный гиппокамп. Надо бы стереть все свежие впечатления.

К Максиму быстро возвращалось понимание утраченных слов и образов; серые кляксы ярчали, яснели, приобретали форму и значение.

Здесь тоже был Четырехликий. Вернее Многоликий. Объемные мониторы, размещенные на змееподобных кронштейнах, показывали зарегистрированные личины участников.

За диамантоидной стеной, принявшей к вечеру максимальную прозрачность, виднелись напоплантовые башни, похожие на огромные деревья. Они росли, плодоносили и ветвились, исполняя миллионы программ, которых разрабатывали технозоиды системы жизнедеятельности.

По нанотрубчатым паутинкам, от башни к башне, носились технозоиды системы коммуникации, похожие на медноликую саранчу.

На заоблачные вершины башен карабкались технозоиды системы наблюдения, обвитые лентами световодов.

Из-за лагуны, картинно раскатывающей управляемые волны, стартовал орбитальный челнок модели «херувим»; его ионные двигатели напоминали хрустальные крылья.

— Ну как, отпереживался, Максим? — спросил арбитр. — Или тебя лучше звать Савватием? А может Иеремией? Три воплощения за один присест — не слабо!

— В этой реконструкции Максим упорно впаривал свою точку зрения, — сказал Роулинг, — Не Максим, а маньяк в собственном соку.

— Эта точка зрения вполне соответствует письменным и археологическим свидетельствам, — сообщил арбитр.

— Вологда лишь один из многих городов, пострадавших в ту неспокойную эпоху. Не понимаю вообще, зачем она понадобилась Максиму? Скромный такой город.

— Не будем излишне скромничать, — поспешил отозваться Максим. — Это один из самых крупных городов в тогдашней северной Евразии. И осенью 1612 года он получил такой нокаутирующий удар, что уже никогда не достиг своего прежнего значения. Если бы не реконструкция, то гибель этого города так бы и осталась на уровне малоприметного текстового свидетельства, осевшего в архивной базе данных короткой цепочкой битов. А теперь это терабайты и терабайты визуальной и тактильной информации. С ее помощью легко убедиться, что регион был ослаблен малым ледниковым периодом, а внешнее вмешательство было разрушительным по содержанию и зверским по форме. Что и требовалась доказать.

— Какая подкупающая наивность. Путешествие в феодализм сильно омолодила мозг нашего героя. — Каролина опустила углы рта и изобразила печаль. — Ни за что отправляйте юного Максима в палеолит, иначе придется сильно потратится на памперсы.

— Ирония напрасна, мои решения сплошь и рядом зависят от насыщения моей сенсорной матрицы, — отозвался арбитр.

— Ах, простите, простите. А как насчет того, что в этой реконструкции куча натяжек. Почему среди обычных шаек, пришедших в Вологду за добычей, вдруг начинают фигурировать маги, чернокнижкники, вампиры, анатомы, да еще прикрытые некой инквизиторской миссией? Это оригинальничанье на пустом месте.

— Есть авторитетные свидетельства, что обозники из войска Батория еще в Ливонскую вскрывали трупы русских ратников. Вообще, изучение анатомии коренным образом изменило западное мировоззрение, хоть поначалу считалось колдовством чистой воды. Вы, кстати, разделили мою точку зрения, превратив ее из оригинальной в сбалансированную, — сказал Максим. — Ведьмочки из вас с Эрминией были еще те.

— Правда, я в самом деле ощутила вкус к отрезанию ушей, — Каролина хихикнула. — Если у кого-то остались лишние части тела, становись ко мне в очередь.

— Сегодня я не смогу вынести свое решение, — сказал арбитр слегка надтреснутым голосом старого мудрого судьи. — Мои чувственные регистры, так сказать, переполнены. И я ни в чем не уверен, даже в том, что «демон истории», этот наш Четырехликий, должен участвовать в реконструкции. До завтра, коллеги.

Объемные экраны Многоликого погасли, за исключением двух, отображающих Максима и Эрминию.

— Почему вы с Каролиной подыгрывали мне в мире реконструкции? — спросил он.

— Потому что там была жизнь. И, честно говоря, мне один хрен, с какими моральными принципами ее проживать — положительными, отрицательными или нулевыми. Тем более, что толковать мораль — это занятие победителей, а не лузеров. Я просто хотела выиграть. Вот и все.

— «Один хрен» — это, честно говоря, не из той эпохи. Но я рад, что тебе, по большому счету, «не один хрен». Как ты думаешь, арбитр всерьез испугался «демона истории»?

— Он лучше нас знает, что ни одна из наших исторических формул не работает, пока в них не введешь «демонический фактор». Без него уязвимая культура, находящаяся в неблагоприятной среде, неизменно разваливается из-за роста энтропии или становится добычей более сильной культуры. Но кто-то или что-то вытаскивает культуру из хаоса, ведет к новому устойчивому состоянию по вектору, имеющую ничтожную вероятность.

— Может, арбитра смутило то, что наш «демон истории» слишком напоминает господа Бога, по крайней мере, того божьего ангела, который показался во всей красе пророку Иезекиилю?

— Максим, да плевать мне на арбитра. Я хочу туда. С тобой хочу.

— Страдания, кровь, язвы, нарывы. Муки, пытки, раны. Это меню можно зачитывать долго. Может достаточно экскурсии туда? И, по-скорому, обратно в наш рай.

— Я не хочу по-скорому возвращаться в наш так называемый рай. Я желаю остаться там, всерьез и надолго, пусть даже с пытками, мухами и муками.

— Ну, для этого надо превратиться в киберобъект с возможностью рекурсивного вызова собственных функций. Только в этом случае ты останешься там надолго.

— Следи за моими губами, Максим. Мы и так киберобъекты. Неужели ты думаешь, что отображаемая в объемном мониторе графика — это и есть я? Это — интерфейс, за ним стоят математические модели, контроллеры, сенсорные матрицы, ассоциаторы, базы данных, почти не сопряженные с биологическим мозгом. Мы и здесь искусственные существа. На биологическом уровне мы давно трупы, трупаки, консервы вечного хранения с упакованными протеинами и антифризом вместо внутриклеточной воды. Я имею полное право…

— Да, ты имеешь полное право окончаться превратиться в киберобъект с десятком интерфейсов и сотней функций. Большего, из соображений экономии, для тесного реконструируемого мирка не предусмотрено. Пусть у гиперкомпьютера и неограниченная оперативная память, но весьма ограниченное желание возиться со всякой ерундой. Ты на самом деле хочешь стать джинном в бутылке?

— Максим, не верь в эту чушь про «тесный мирок». Я проверяла загрузку гипера, списки исполняемых им задач, используемые мощности. Большую часть системного времени он отнюдь не вкалывает на нас. Вместо этого наш большой брат ведет обмен информацией с неизвестно какими углами вселенной. Причем через нестандартные порты. Гипер — это полностью открытая система, которая работает на принципах квантовой телепортации. Для нее нет физических ограничений нашего уровня.

— Я не верю, что в каком-то углу вселенной притаилось реальное прошлое. Это невероятно.

— И на это плевать. Любая жизнь — это взбрык невероятности. Здесь я не могу умереть, свихнуться, ощутить голод, радость насыщения, страх, избавление, радость открытия; я не могу здесь ничего. А там могу. Значит, там реальность. Тот, в кого не верит арбитр, никогда не давал исчезнуть жизни… Помоги мне, Максим, я ведь одна не справлюсь.

— Тебя не беспокоит то, что там мы будем врагами?

— Пускай врагами, но неразлучными.