— Подставил меня твой Митя. Я тогда еще не знала. — Мне становится грустно. Почетный неучастник лотереи. Но я ведь выиграла?

— А Марк сказал: «Передай девочкам, чтоб не ссорились» и еще сказал: «Справлюсь» — и засмеялся.

— Ты приехала, чтобы не ссориться? — Мне не жарко. Мне холодно. Мне нужно завернуться в одеяло из верблюжьей шерсти. Где моя преданная Лаура? Кто сейчас поухаживает за девочкой? Теперь я знаю, кто должен да здравствовать — гомосексуалисты всего мира. Мите — орден и разрешение на брак. И на удочерение. Если можно — меня. Спасайся, Марк, ты начал интересовать мужчин.

— У Марка красивая задница, — говорю я.

— Твердая, — кивает Като.

Мы понимаем друг друга и смеемся.

— Митя хотел как лучше. — Я трогаю Като легонько.

Она сбрасывает мою руку и виновато говорит:

— Извини, не люблю прикосновений. Всуе — не люблю. И еще… — Като медлит. — Тебе, Катя, некуда возвращаться.

— Андрей меня все-таки выгнал. — Мне смешно. Что за дурацкое настроение. То истома, то истерика.

— Не совсем так…

— Да что же ты мнешься. Скажи прямо — решила поменять гомосексуалиста на нормального мужика, тем более что я сама дала повод. Като, давай не стесняйся.

Я кричу, и аборигены смотрят на меня настороженно.

— Подожди. — Я поднимаюсь и бегу к бару, оставляя за собой пожар из песка. — Водка, — говорю я громко и отчетливо. Так всегда хочется говорить с иностранцами.

— Ван? Ту? — показывает на пальцах. Это по-нашему. Это — я понимаю.

— Ту. В один стакан, — киваю я.

— Россия? — спрашивает бармен.

Я киваю. Он дает мне в руки стакан и устанавливает палец на середине. Я передвигаю его выше. Палец опускается. Мы с барменом играем в морскую игру. Я побеждаю.

— О'кей. — Он наливает чуть больше полстакана. Я радуюсь достигнутому согласию между народами. Не ухожу, нервирую его недосказанностью. Он догадлив.

— Ванс мо? — достает еще стакан и повторяет процедуру.

Я осторожно протягиваю сотню, и он медленно отсчитывает сдачу. Я гордо шествую к Като. Позади меня бежит бой, помоложе Лауриного, но все равно бой, с подносом. Все-таки деньги — универсальный язык. Я радуюсь своей вновь и вновь открывающейся беспринципности.

— Для храбрости. — Я протягиваю Като водку. Она берет ее и смотрит на меня эдак участливо. Жалобно. Пожалел волк кобылу…

— Пей и ты, — говорит она.

Я бы посмеялась. Куда уж тут пить. Особенно в самой безалкогольной стране мира.

— Давай за новую семью, образовавшуюся из обломков, — провозглашаю я.

— Да, Андрей собирается жениться. — Она не делает паузы. Я бы сделала обязательно. В этом заключается отличие слона от Моськи. — На Юшковой.

— Опаньки! Пересменка, товарищи. Любовь, похожая на сон.

Если Игорь Львович порядочный человек, мне не придется возвращаться в общежитие. Может, мне, вообще, не возвращаться? Я смотрю на Като. Просто потому, что больше не на кого…

…Самолет снова набирает высоту. Время в полете — шесть часов двадцать минут. Двадцать минут на встречный ветер. Я сижу рядом с Лаурой и хочу закрыть глаза. Мне страшно. Но не до смерти. Бабы-Манина любимая присказка: «Що буде, то й буде, а ты, Марку, грай». Играй, Марк, чего уж там. Лаура сосредоточенно смотрит в окно. Ей приятно, когда мир под ногами. Като украдкой достает пластмассовую бутылку с темной жидкостью. И пьет. Запах спиртяги — мой родной. Известный. Профессиональный. Като пьет не кока-колу, а пошло напивается. Последовать, что ли, ее примеру? Только группа встречающих будет не вполне довольна.

Шесть часов — это не время. Это расстояние, которое отделяет меня от Марка. Предлагаю занести этот пример в учебник по физике для медучилищ. Гарантирую полную усвояемость теории относительности.

Не время. На таможне Лаура со слезами бросается мне на шею. С любимыми не расставайтесь. Я, так и быть, проношу ее лишних сорок килограммов. Другие сорок несет покорная Като. Кто, интересно, будет тащить ее сумки до Томска? Все кончается. Я понуро возвращаюсь на родину.

Андрей смотрит на меня терпеливо и подозрительно. Волосы у него на голове заколосились и послушно ложатся под ветром. Под ветром, на который лично я потратила двадцать минут. Юшкова презрительно поджала губы. Ах да. Я — Иуда. И поделом. Игорь Львович подходит к Като и хмурится. Она вяло и блаженно улыбается. Для полного счастья не хватает гомосексуалиста Мити. Чего это я так разошлась?

— Не сердись, — говорит Андрей и чмокает меня в щеку.

Я вспоминаю о наворованных банных средствах и хочу его обнять.

— Андрей, — испуганно говорит Юшкова.

Я резко отстраняюсь и машу ей рукой:

— Привет, Юшкова.

— Здравствуй, — цедит она.

Пауза. Точка. Тире. Я научилась жить урывками. Юшкова поправляет волосы и начинает нервно теребить поясок.

— Говори, — милостиво разрешаю я.

— Ты можешь пока пожить в моей квартире. Захочешь — купишь.

Ура, сделка остается в силе. Я ищу глазами Игоря. Простите, я не вовремя. Он склонился над Като и что-то поучительно врет. Но сейчас он моя палочка, без которой я — никто.

— Да, — Андрей старается быть невозмутимым.

— Что — да? — я надеюсь еще. Мне лучше бы остаться с ним. Мне бы хоть с кем-нибудь.

Мне неуютно с самой собой.

— Все — да, — Андрей смотрит вокруг. Это пределы его «да». — Он заплатит тебе.

— Молодец ты все-таки, деваха — не промах, — подтверждает Юшкова, которую я лично всегда жалела. Ну, пусть не совсем всегда.

— Я согласна.

Я теперь на все согласна. Никто не сможет полюбить меня сильнее меня же самой. Нужно привыкать. Или брать пример с Като? Она уезжает с Игорем. Юшкова нервно звенит одним ключом от машины. Как ей это удается?

— Едем? — спрашивает меня Андрей и берет под руку.

Мне нравится квартира, Клара и Гастрит. А я им — нет. Ничего не поделаешь. Я остаюсь на хозяйстве. Я остаюсь одна. Я смотрю в окно. Шер то уныло лежит у подъезда, то носится во главе дворовых собак. Он — Тарзан псовой породы. А я — Маугли, что, в сущности, одно и то же. Ничего, я научу его выть по-волчьи, а он меня лазить по деревьям. Юшкова предупредила, что Шер ждет Марка, а любит ее. Не страшно. Кто-то должен быть ломбардом.

Я возвращаюсь на работу. Баба Маня рада. Андрей встревожен. Насте трудно оформить развод с несуществующим мужем. Выезд откладывается. Я улыбаюсь Андрею. Он улыбается мне. Баба Маня шепчет, что у него руки стали совсем золотые. Иногда, вечерами, я звоню ему домой и молчу. Мне нравится его голос и моя тишина. Мы все время в этом несоответствии. Поэтому легко.

По утрам к дверям бывшей юшковской квартиры приходит Шер. Обнюхивает порог, проходит в комнату, гордо не узнает Гастрита и жестко смотрит мне в глаза.

— Ничем не могу помочь, — говорю я и предлагаю ему поесть.

Он укоризненно рычит и уходит. Наши отношения никак не улучшаются. Мне все равно.

Быстро наступает осень. У всех осень, а у меня еще лето. Я просто беременна. УЗИ с восторгом